Алая графиня - Джинн Калогридис

На другой стороне крепостного рва лунный свет играл на длинных стволах пушек Борджа. Позади них горели огоньки в окнах самых богатых домов города. Со стороны армии завоевателей до меня доносились слабые, нестройные голоса, поющие рождественские гимны, и пьяные выкрики на французском, немецком, итальянском. Но эти звуки почти полностью заглушались смехом и пением сотен нетрезвых наемников, расположившихся этажом ниже, и зажигательной музыкой, доносившейся из Парадиза.

Я стояла, пока не начала дрожать от холода, и лишь тогда с неохотой направилась в покои госпожи. Спускаясь с последней лестницы, я наткнулась на поднимавшуюся Катерину. Она, как и я, была без плаща. Госпожа Форли слабо улыбалась, но в ее глазах застыли боль и готовность принять поражение.

— Идем со мной, — произнесла она мягко. — Я хочу сделать тебе подарок наедине.

— Но у меня для тебя ничего нет, мадонна, — ответила я.

— Ты уже отдала мне все, — сказала она.

Мы пришли в промерзшую спальню. Катерина подошла к шкафу, достала простую деревянную коробочку размером в пол-ладони, поставила ее на край кровати и жестом предложила мне сесть рядом. Катерина не стала дожидаться, пока я сама ее открою. Она сразу вынула содержимое: тонкую, ничем не примечательную золотую цепочку с простым медальоном в форме сердечка.

Меня удивил такой подарок, но я все равно вежливо поблагодарила Катерину. Она не спешила отдавать мне вещицу.

— Смотри внимательно, — сказала она.

Сбоку на сердечке был замок. Графиня нажала на него большим пальцем — и медальон раскрылся. Внутри лежал крошечный, аккуратно сложенный клочок бумаги.

— Не развертывай просто так. Сделай это только в том случае, если захочешь использовать, — предостерегала она. — Я завернула порошок в бумагу, чтобы он не высыпался, когда открываешь. Если представится возможность, лучше всего принимать в вине. В крайнем случае бумагу легко можно проглотить. — Она добавила доверительным тоном: — Доза довольно большая. Должна убить легко.

Я положила ладони на колени, внимательно рассматривая невинный с виду клочок бумаги.

— Кантарелла.

Катерина кивнула.

— Чезаре Борджа никогда меня не получит. Я погибну в бою либо приму этот подарок его отца. — Она со щелчком закрыла медальон, расстегнула цепочку и надела мне на шею, затем отодвинулась и с печальной улыбкой полюбовалась украшением. — У меня тоже есть такой. Не поможешь надеть?

Я была так ошеломлена, что не стала возражать, когда она достала из шкафа второй медальон. Я расстегнула цепочку, надела на нежную шею, и руки у меня затряслись.

— Ты не должна этого делать, мадонна.

— Если меня возьмут в плен, то сделаю. Или ты предпочла бы, чтобы меня насиловал и пытал Чезаре Борджа, притащил в Рим, обрек на еще худшую участь?

Я отвернулась, чтобы скрыть смятение.

— Сегодня Рождество, — негромко сказала она. — Может, погадаем в последний раз, чтобы узнать, что принесет нам новый год?

Несмотря на тугой комок в горле, я согласно кивнула, достала из сундука колоду, села на кровать, развязала черный шелк, в котором хранились карты, и провела рукой по потертым рубашкам, думая о матери. Интересно, кто заберет карты после моей смерти?

Я мысленно помолилась ангелу, который никогда еще не казался мне более далеким: «Благослови карты, пусть мои предсказания будут правдивыми». Затем я открыла глаза и дождалась, пока меня охватит уверенность. Это были карты не только Катерины, но и мои.

Я сама медленно, старательно перетасовала колоду, положила ее между нами и предложила:

— Мадонна, сними.

Катерина разделила колоду на три стопки, взяла три верхние карты с последней и выложила передо мной.

Первая оказалась — мы знали, что так и будет! — Башней, над которой сверкала молния Господа. Я видела перед собой не Вавилонскую башню, а крепость Равальдино, которая проваливалась в ад, рассыпаясь на куски.

Никто из нас не произнес ни слова, мы понимали, что это означает.

Я перевернула вторую карту, надеясь хотя бы на проблеск надежды, и она блеснула. Это была девятка скипетров. Простая с виду карта, девять золотых скипетров на белом фоне, в обрамлении зеленой листвы.

— Сила, — пояснила я. — Что бы ни обрушилось на тебя, мадонна, ты имеешь силу, позволяющую все вынести. Эта карта, несмотря ни на что, знаменует успех.

Я не сказала всего, что интуитивно знала. Силу придется выжать до последней капли, а победа будет завоевана дорогой ценой. Я смотрела на карту испуганными глазами, но на моем лице ничего не отражалось.

Катерина прижала палец ко рту и серьезно кивнула.

Я молча перевернула третью карту.

На ней был изображен человек, висящий на виселице вверх ногами, привязанный веревкой за лодыжку. Свободная нога была согнута в колене, вместе конечности образовывали перевернутую арабскую четверку.

— Повешенный, — прошептала я.

Эта карта тоже не нуждалась в пояснениях. На глаза мне вдруг навернулись слезы.

Катерина увидела это и, желая утешить, взяла меня за руку. Она наверняка решила, что я предвижу ее смерть.

Я перевела дух, а потом сказала:

— Здесь скрыто два возможных исхода. Выбор за тобой, мадонна. Но у тебя в любом случае есть силы, чтобы все вынести.

Только тогда я зарыдала в голос. Катерина обняла меня, и мы заплакали вместе, прямо как сестры.

Потом графиня снова ушла танцевать и вернулась уже под самое утро первого дня Рождества. На рассвете я осторожно выбралась из постели, оделась в темном чулане и решила достать переплетенный в кожу сборник сочинений Фичино, так великодушно подаренный мне сером Джованни.

Я захватила книжку в столовую Парадиза, где надеялась найти завтрак, однако в комнате никого не оказалось, и вся крепость была погружена в тишину, как будто народ вымер. Я вошла в пустынную столовую, где рождественский костер уже превратился в белые хлопья золы. Шли тихие часы, я читала размышления Марсилио Фичино о душе, Боге, устройстве Небес, о правильном применении магии, с помощью которой надобно просветлять людей.

Я была полностью погружена в книгу, пока меня не вернул в реальность приглушенный звук горна. Я закрыла книгу, поспешила на стену, нависающую надо рвом, и поглядела вниз.

На краю рва, перед рядом собственных пушек, сидел на боевом коне сам главнокомандующий папской армии, сопровождаемый герольдом. На Чезаре Борджа была черная бархатная туника с пышным гофрированным воротником из светлого атласа. Его плащ из точно такой же ткани, подбитый белым горностаем, украшала толстая золотая тесьма. Берет на Чезаре тоже был черный, с большим белым пером, которое трепетало на ветру. Его образ дышал сдержанной элегантностью.

Наконец-то я рассмотрела лицо Чезаре Борджа: оно хорошей формы, но рот маленький, профиль почти плоский, нижняя челюсть слишком уж выдается вперед. Но обо всех недостатках заставляли позабыть прекрасные темные миндалевидные глаза и ресницы, черные и густые, как будто насурьмленные. У него были красиво изогнутые брови, благодаря которым глаза казались еще выразительнее. Худощавое лицо очерчивали скульптурные скулы, прямой нос отличался идеальными пропорциями. Волосы цвета воронова крыла, без всяких локонов и кудряшек, спадали до плеч. Он носил аккуратно подстриженную бородку и тонкие усы по парижской моде.