Николай Гумилев - Владимир Полушин

На другое утро Николай Степанович поехал в Киев за своей супругой. Ему необходимо было вскоре вернуться, так как на 18 февраля назначено было очередное заседание Общества ревнителей художественного слова, на котором Гумилёв с его товарищами решили дать отпор символистам и открыто заявить о новом течении. Вел третье в 1912 году заседание общества Вячеслав Иванов. Заседание началось с обсуждения его доклада и доклада Андрея Белого, посвященного символизму. Начались прения по докладам. Мэтров символизма поддержали Владимир Пяст и Валериан Чудовский. Однако против выступили не только Н. Гумилёв, но и С. Городецкий, Д. В. Кузьмин-Караваев. Они заявили о своем отрицательном отношении к символизму. Кузьмин-Караваев усмотрел в докладах призыв поэзии к достижению не соответствующих ей целей. Городецкий выступил с протестом против мифа и критиковал символистов за то, что они самораспинаются в стремлении в запредельную даль. Во втором номере «Трудов и дней» появилось сообщение об этом заседании: «…Гумилёв также заявил о своем отрицательном отношении к символизму. По поводу этих речей из Среды собрания было замечено, что главное значение докладов В. И. Иванова и Б. Н. Бугаева заключается в большой отталкивательной их силе, вследствие которой они, быть может, помогут стоящей на очереди перегруппировке поэтических сил». Произошло то, что и не могло не произойти, — лагерь символистов распался на две группы. За Гумилёвым ушла не только молодежь, но и Михаил Кузмин.

Гумилёв, опасаясь, что Иванов может переубедить Кузмина, увозит его в Царское Село. Это подтверждает запись в дневнике Кузмина 21 февраля: «Ходили вечером, рассуждая о стариках и Цехе». Ясно, кто такие «старики». Последние дни февраля Гумилёв часто встречается с Кузминым и они вместе проводят время. Это был период их наиболее тесного общения, когда они особенно нуждались друг в друге.

27 февраля наконец определился с гражданской службой брат поэта — Высочайшим приказом по Гражданскому ведомству от 27 февраля за № 10 Д. С. Гумилёв был назначен земским начальником 4-го участка Ямбургского уезда. В этот же день Сергей Городецкий в сорок седьмом номере газеты «Голос земли» сообщил: «В ближайшие дни выйдет целый ряд изданий Цеха поэтов».

7 марта 1912 года выходит первая книга Анны Ахматовой «Вечер» тиражом в триста экземпляров в издательстве Цеха поэтов (в типографии Ю. Мансфельда). Анна Андреевна была смущена выходом книги, не зная, как ее примут. А Гумилёв, заметив это, тут же сочинил экспромт:

Вскоре была отпечатана и книга Михаила Зенкевича «Дикая порфира». По этому поводу 10 марта было назначено торжественное заседание Цеха поэтов на квартире у Елизаветы Кузьминой-Караваевой. Чествование авторов было обставлено со вкусом и продумано синдиками Цеха. Анна Андреевна писала об этом позже: «В Цехе, когда одновременно вышли „Дикая порфира“ и „Вечер“, их авторы сидели в лавровых венках. Веночки сплела я, купив листья в садоводстве А. Я. Фишера». Вечером Н. Гумилёв был на заседании кружка Случевского у Н. Н. Венцеля, где рекомендовал в члены кружка Е. А. Зноско-Боровского и написал экспромт в альбом:

А ночью он отправился в «Бродячую собаку», где впервые в гостях был поэт Борис Садовской. Два поэта не испытывали друг к другу симпатий, но при личной встрече они общались в рамках принятого этикета. Сам Садовской об этом вечере вспоминал: «Окон в подвале не было. Две низкие комнаты расписаны яркими, пестрыми красками, сбоку буфет. Небольшая сцена, столики, скамьи, камин. Горят цветные фонарики. Из передней, где шипели кухонные пары, услыхал я пение. Подвал был переполнен. Гумилёв вызвал меня на литературную дуэль: продолжать наизусть любое место из Пушкина. Выбрали свидетелей, но поединок не состоялся — всем очень хотелось спать».

После бессонной ночи 11 марта Гумилёв отправился на заседание в Неофилологическом обществе при университете по поводу заочного чествования Константина Бальмонта. А на следующий день состоялось историческое заседание Цеха поэтов, на котором была провозглашена программа акмеизма.

Вячеслав Иванов в ответ на действия акмеистов публикует в двухмесячнике «Труды и дни» (№ 4–5) издательства «Мусагет» свой доклад о символизме «Манера. Лицо и стиль», в котором обосновывает несостоятельность критики молодых поэтов: «Первое и легчайшее достижение для дарования самобытного есть обретение своеобразной манеры и особенного, данному художнику исключительно свойственного тона. Внешнее своеобразие уже свидетельствует и о внутренней самостоятельности творческого дара; ибо никакое мастерство не в силах само по себе создать эту характерную особенность… Говоря о развитии поэта, должно признать первым и полубессознательным его переживанием — прислушивание к звучащей где-то, в далеких глубинах его души, смутной музыке, — к мелодии новых, еще никем не сказанных, а в самом поэте уже предопределенных слов, или даже и не слов еще, а только глухих ритмических и фонетических схем зачатого, не выношенного, не родившегося слова. Этот морфологический принцип художественного роста уже заключает в себе, как в зерне, будущую индивидуальность, как новую „весть“. Второе достижение есть обретение художественного лица. Только когда лицо найдено и выявлено художником, мы можем в полной мере сказать о нем: „он принес свое слово“, — чтобы более уже ничего от него не требовать. Но это достижение труднейшее, и часто на упрочение его уходит целая жизнь… Сила, оздоровляющая и спасающая художественную личность в ея исканиях нового морфологического принципа своей творческой жизни, — поистине сила Аполлона, как бога целителя, — есть стиль. Но если для того, чтобы найти лицо, нужно пожертвовать манерой, то, чтобы найти стиль, — необходимо уметь отчасти отказаться и от лица. Манера есть субъективная форма, стиль — объективная. Манера непосредственна; стиль опосредствован: он достигается преодолением тождества между личностью и творцом, — объективацией ея субъективного содержания. Художник, в строгом смысле, и начинается только с этого мгновения, отмеченного победою стиля… Из всех искусств наиболее близка к музыке поэзия и, в частности, поэзия лирическая. Сказанное о музыке может быть отнесено и к ней, но с ограничениями. Музыка непосредственнее и свободнее, а потому и симптоматичнее. В музыкальном сумраке возможно многое, немыслимое при дневном свете слова».

Музыкальный сумрак Вячеслава Иванова — это и было как раз то, что отвергали представители нового течения.

Последнее заседание Цеха поэтов весной прошло 1 апреля дома у Гумилёва. Всего же за первый сезон с ноября 1911-го по апрель 1912 года прошло пятнадцать собраний Цеха, по три в месяц.

Первый сезон «Собаки» окончился без Гумилёва — он был с Анной Андреевной в Италии.

В сентябре Гумилёв вместе с Лозинским получили наконец долгожданное разрешение на издание своего собственного журнала. Заботы о нем целиком легли на плечи Михаила Леонидовича. Городецкий настаивал на том, что будущий журнал должен называться «Невская цевница». Гумилёв и другие члены Цеха поэтов пришли к выводу, что лучше назвать его «Гиперборей».