Военные дневники люфтваффе. Хроника боевых действий германских ВВС во Второй мировой войне - Кайюс Беккер

Так что один удар следовал за другим. В тот же черный день 16 января фельдмаршал Эрхард Мильх сел в Таганроге в штабной поезд Рихтгофена с особыми полномочиями от Гитлера принять на себя командование и реорганизовать воздушный мост. Но что он мог сделать? Еще до его прибытия люфтваффе делало все возможное, чтобы спасти Сталинградскую армию. И не смогло, потому что задача была невыполнима с самого начала. А в Питомнике русские, захватив германское осветительное и сигнальное оборудование, устроили ловушку. Не один немецкий пилот поверил сигнализации и совершил посадку прямо у врага.

В самом Гумраке ситуация неуклонно ухудшалась. Его узкая взлетная полоса, окаймленная обломками и воронками, требовала крайнего умения и смелости при каждой посадке. В ночь с 18 на 19 января молодой лейтенант Ханс Гильберт сумел тут посадить свой тяжелый «кондор» в условиях видимости не более 50 метров. Хотя и был поврежден хвостовой костыль, он успешно выполнил приказ эвакуировать командующего танковыми войсками генерала Хубе. В тот же день командир III/KG 27 («Бельке») майор Тиль приземлился на «Не-111». Его послали как представителя VIII воздушного корпуса, чтобы докладывать о ситуации на неблагополучном аэродроме (в радиограммах 6-й армии он характеризовался как «пригодный к операциям днем и ночью»). Дело в том, что многие транспортники, не готовые к риску посадки, либо возвращались назад, либо просто сбрасывали бомбы-канистры. Печальный доклад Тиля говорит сам за себя:

«Аэродром легко можно заметить с высоты 1500–1800 метров благодаря укатанной полосе, обломкам и многочисленным воронкам от бомб и снарядов. Посадочный крест приземления занесен снегом. Как только моя машина остановилась, аэродром обстреляли десять вражеских истребителей, которые, однако, не опускались ниже 800–1000 метров из-за огня легкой зенитной артиллерии. Одновременно аэродром оказался под артиллерийским обстрелом. Только я выключил моторы, как мой самолет превратился в мишень для прицельной стрельбы. Все летное поле находится в зоне обстрела как тяжелых, так и средних пушек, расположенных, если судить по открытым позициям, в основном на юго-западе…

Выражаясь технически, аэродром можно использовать для посадок днем, ночью – только с участием весьма опытных экипажей. Поле, в общей сложности, усеяно остатками тринадцати самолетов, вследствие чего эффективная ширина посадочной полосы уменьшена до 80 метров. Особо опасными для ночных посадок тяжело груженных самолетов являются обломки „Ме-109“ в конце полосы. Полковник Розенфельд обещал немедленно их убрать. Поле также усеяно многочисленными бомбами-канистрами с продовольствием, и ни одна из них не убрана, а некоторые наполовину занесены снегом…

Когда я вернулся в свой самолет (после доклада генерал-полковнику Паулюсу), то обнаружил, что он серьезно поврежден артиллерией, а мой летный механик убит. Второй самолет моего звена стоял возле полосы в похожем состоянии. Хотя я приземлился в 11.00, до 20.00 не появилось ни одной команды для разгрузки самолета, а мою машину не разгрузили и не заправили, несмотря на отчаянную нужду Сталинградского гарнизона в горючем. В качестве оправдания сделали ссылку на артиллерийский обстрел. В 15.00 звеньями по три-четыре самолета надоедливые русские „У-2“ приступили к наблюдению за аэродромом. С самого начала я поставил себе задачу следить за системой контроля над небом и установил, что до 22.00 было совершенно невозможно приземлить ни один самолет… Как только приближается какой-нибудь самолет, тут же включаются семь прожекторов вдоль глиссады, которые видны за несколько миль, а потому их будут сверху бомбить эти назойливые бродяги. Единственно возможная мера – короткая вспышка, которая позволит самолету сориентироваться при сбросе его бомб-канистр…»

В штабе 6-й армии, где Тиль попытался обсудить многочисленные и непреодолимые трудности, усложняющие воздушный мост, его встретили лишь отказами, горечью и отчаянием.

– Если ваши самолеты не смогут садиться, – сказал Паулюс, – моя армия обречена. Каждая машина, сумевшая приземлиться, может спасти жизнь тысяче солдат. Сброс с неба бесполезен. Многие из канистр так и не находятся, потому что люди слишком обессилены, чтобы заняться их поисками, а горючего, чтоб их собирать, у нас нет. Я даже не могу передвинуть окопы на несколько миль, потому что солдаты упадут от изнеможения. Прошло четыре дня с тех пор, как они ели в последний раз. Тяжелое оружие мы бросаем, потому что нет бензина. Уже съели последних лошадей. Вы можете себе представить зрелище, как солдаты набрасываются на старый труп, разбивают череп и глотают сырой мозг?

Последнюю фразу, докладывал Тиль, мог произнести любой из присутствовавших: генерал фон Зейдлиц, генерал-майор Шмидт, полковник Эльхлеп, полковник Розенфельд или старший лейтенант Кольбеншлаг. «Со всех сторон на меня неслись обвинения».

Паулюс с горечью продолжал:

– Что должен сказать я, главнокомандующий армии, когда простой солдат подходит ко мне и просит: «Господин генерал-фельдмаршал, не поделитесь ли со мной куском хлеба?» Почему, черт побери, люфтваффе обещало, что будет снабжать нас? Кто ответит за то, что заявил, что это возможно? Если бы кто-нибудь сказал мне, что это невозможно, я бы не полагался на люфтваффе. Я бы прорвался. Тогда у меня было достаточно для этого сил. Сейчас уже слишком поздно.

Неужели главком забыл, что сам решил оборонять Сталинград? Неужели он забыл, что все командиры люфтваффе, когда он принимал это решение, предупреждали его, чтобы не рассчитывал на то, что можно снабжать 250-тысячную армию с воздуха в русскую зиму? Неужели не помнит, что сам славный фюрер, отклонив собственную просьбу Паулюса дать разрешение на прорыв, приказал 6-й армии стоять и обрек ее на уничтожение ради своих стратегических идей?

– Фюрер твердо заверил меня, – сказал Паулюс, – что он и весь германский народ отвечают за эту армию, а сейчас германское оружие запачкано этой страшной трагедией лишь потому, что люфтваффе подвело нас!

Его начальник штаба Шмидт выступил в том же ключе, закончив:

– Только подумать, что эта великолепная армия пойдет собакам на съедение!

– Мы разговариваем с вами на разных языках, – добавил Паулюс, – потому что мы уже мертвы. С этого момента мы будем существовать лишь в книгах по истории. Попробуем успокоить себя тем, что наша жертва принесет какую-то пользу.

Эта буря гнева и отчаяния разразилась при виде какого-то майора и командира группы люфтваффе, человека, который полностью выполнял свои обязанности и вместе со своими товарищами пытался совершить невозможное. Глубоко расстроенный, Тиль покинул штаб обреченной армии, а в своем докладе объективно отнес вспышки генеральского гнева на счет его ужасного нервного состояния. После его возвращения из сталинградского мешка транспортные соединения еще раз сделали максимум, чтобы доставить больше продовольствия, боеприпасов и горючего для осажденной армии. Даже в последнюю ночь с 21 на 22 января в Гумраке приземлились двадцать один «Не-111» и четыре «Ju-52», нагруженные до предела. А потом этот аэродром также был сдан.

– Какую бы помощь вы ни оказали, сейчас уже поздно. Мы уже погибли, – сказал Паулюс несколько дней назад майору Маессу, командиру I/KG zbV 1.