Холм псов - Якуб Жульчик

– Я знаю, что ты пишешь, – выпалила она вдруг. Это было чувство, словно кто-то изо всех сил ударил меня по макушке. На миг я потерял равновесие.

(Естественно, я писал. Естественно, у меня была тетрадь, и я вклеивал туда листки, напечатанные на разболтанной машинке, которую как-то притащил невесть откуда мой отец, когда во время очередного глубокого запоя придумал себе, что дома у него будет контора, факс, большой мобильник и что он будет бизнесменом в полный рост.

Закончилось все на пишущей машинке.)

– Не понимаю, – я сперва сделал вид, что не понимаю.

– Я нашла тетрадь у тебя в комнате. Почитала немного, – сказала она.

Чувствовала себя глупо, а я начинал злиться.

– Не сердись, – добавила она, и тогда я разъярился всерьез.

(В тетради было несколько рассказов, главным образом несовершенных, плохих – без исключения. Тематический охват был страшно широк. Мертвые проститутки, пьяные детективы, бесправные рабочие, заключенные в горных перевалочных базах, серийные убийцы, шьющие одежду для кукол из кожи жертв, коррумпированные полицейские, уцелевшие в постъядерной зиме, мутировавшие каннибалы. Позже, когда наступил тот смешной момент, когда все хотели от меня вторую книгу и были готовы дать за нее абсурдно большие деньги – я хотел найти эту тетрадь и отослать в издательства. Я знал, что когда они ее увидят, то поймут, что тут не за что сражаться, что все это ошибка, неудачная шутка. Они могли даже оказаться глупыми до той степени, что взяли бы эти незаконченные юношеские вонючие опыты в качестве второй сенсационной книжки Миколая Гловацкого. Так или иначе, может, дали бы мне, в конце концов, святой покой.)

Я молча ускорился, она тоже, все больше расстроенная, чтобы не потерять меня. Мы уже выходили из лесу, были неподалеку от Зыборка, рядом с фабрикой Берната. Окруженная высоким забором, белая глыба ее сверкала в темноте отраженным светом фонарей. Порой, когда мы раскуривали самокрутку, представляли себе, что это не простая фабрика мебели, что предназначение здания – другое, что оно, например, секретная военная американская или российская база, в которой мужики постарше, в белых халатах, проводят эксперименты на политических заключенных. Эта секретная база появлялась, кажется, в одном из моих жутких рассказов.

(Отец после смерти мамы и после того как закончил с водкой вычистил дом примерно от двух третей вещей. В том числе – и мою комнату. Тетрадь и ее дерьмовое содержание, скорее всего, закончили свое существование в металлической бочке. Я должен признаться, что это одна из тех немногих вещей, за которые я ему благодарен.)

Но нет, это была просто мебельная фабрика. Порой вечером, сквозь затуманенные стекла можно было увидеть работников, несущих какие-то части гарнитуров, стульев и диванов. Окруженные бледным отсветом, они походили на призраков из сказки, создающих чьи-то сны.

Но тогда фабрика Берната была неработающей и мертвой. За большими окнами царила темнота. Наши фигуры отражались в стеклах, окруженные золотыми ореолами фонарей. У меня от ярости начал болеть желудок – словно я напился кипятка.

– Эй! Идете? – Трупак и Быль стояли у края леса. Я понятия не имел, слышали они наш разговор или нет.

– Идите, встретимся на месте, – крикнул я в их сторону.

Они кивнули. Пошли к Зыборку. Мы остались под фабрикой одни.

– Я просто считаю… – начала она.

– Что ты считаешь?! – крикнул я. Хотел ей что-то сделать, этой – прежде всего – глупой корове, которая не может удержаться, чтобы не сунуть свой нос туда, куда не нужно, в чужие дома, где и так может уже ночевать, где ее кормят, где нет трехнутых матерей, бросающих в нее тарелками. Она должна быть за все это благодарна и перестать рассказывать мне всякую херню.

– Я просто считаю, что ты должен этим заниматься. Что если кто-то занимается чем-то таким в таком молодом возрасте, то значит, что он должен это делать, – ответила она. – У меня нет ничего подобного.

– Если я тебе этого не показывал, значит – не хотел, верно?! – заорал я на нее.

– Прости, – сказала она тихо. Голос ее дрожал. Комок плача рос в ее горле, чтобы вот-вот лопнуть.

– То, что мой отец берет тебя на какие-то тайные совещания, не значит, что ты можешь копаться в моей комнате, ясно?! – крикнул я снова.

(Естественно, когда я был у нее в квартире и ждал, пока она искупается, просмотрел ее дневник; нашел

его под кроватью; пытался его листать в поисках ответа на тот единственный, самый важный вопрос – кем был тот трехметровый черный контур, который таился за ней всякий раз, когда она раздевалась передо мной. Но не добрался до объяснений – услышал, как она выходит из ванной и резко забросил оправленную в плакат Linkin Park тетрадь под кровать.)

– То, что я прочла, было действительно интересным. Тот, о конце света и о людях, которые выходят из пещеры. Тебе и правда стоит этим заняться, – сказала она еще тише. Знала, что тонет. Я обернулся, набрал полную грудь воздуха, чтобы не крикнуть на нее.

– Слушай, – сказал я чуть спокойнее, хотя все еще на повышенных тонах. – Я бы хотел иметь во всем этом что-то для себя самого, хорошо? Как и ты, да? Ты ведь хотела бы что-то иметь только для себя?

– Ладно, оставим тему, – она сделала шаг назад, опустила руки. Уступала. Но я – нет.

– Ты ведь тоже хотела бы, да?

– Что, например? Что, например, я так бы сильно хотела иметь только для себя? Что я прячу? – спросила она, и если бы я вел этот разговор сейчас, то наверняка бы заметил, что она была изможденной, что сказала бы все, только бы не ссориться. Но тогда я был еще слаб в наблюдении за людьми. Особенно в наблюдении за Дарьей.

– Скажи, с кем ты трахалась передо мной? – выдавил я через миг.

Она посмотрела на меня как на большого и глупого ребенка, который, пытаясь напиться, откусил кусок стакана.

– Это важно? – спросила она.

Естественно, это было важно. Это было чуть ли не важнее всего. Это была еще одна мысль, которая не давала мне покоя по ночам, которая жалила в сердце даже сильнее, чем вопрос, на самом ли деле я ее люблю – или нет, или люблю, но немного, и как вообще можно любить немного, – мысль, что это мог бы оказаться…

– С Ярецким, – сказала она, пожав плечами.

«Значит, не молодой Бернат», – подумал я с облегчением. Но облегчение длилось всего несколько секунд. В голове зажглась неоновая вывеска. Белая и яркая. Неоновая надпись: ВОТ, ЗНАЧИТ, КАК. Трехметровая фигура сжалась, обрела конкретные черты, обросла кожей. Появился перед ней микрофон на стойке. На ногах у нее были новенькие одиннадцатидырчатые «мартинсы».

– Ярецкий. Но он же был с Каролиной, – вспомнилось мне.

– Я напилась – и как-то так вышло, – она снова пожала плечами.

Может, ее мать была права. Может. Может, она просто была потаскухой.

– Ты сделала это, потому что влюбилась? – спросил я.