Константин Павлович. Корона за любовь - Зинаида Чиркова

Мария Фёдоровна, расположившаяся со всем своим бесчисленным штатом в гигантском доме графа Разумовского, едва привстала на кушетке, где лежала, обвязанная полотенцем вокруг головы, и радостно-изумлённо приветствовала своего второго сына.

— Константин, уж и не чаяла увидеть тебя...

Он молча поцеловал её толстую руку с многочисленными перстнями, спросил о здоровье и выразил сожаление, что её одолевает немочь.

— Ничего, завтра, во время праздника Успения, я буду на обедне в Успенском соборе, — сказала Мария Фёдоровна и повернулась на подушках, жестом руки дав понять, что страдания её непереносимы и что им лучше отправиться восвояси.

Поддерживаемая своими статс-дамами, она и в самом деле на несколько минут появилась на другой день в Успенском соборе, но длинная церковная служба очень скоро утомила её, и она удалилась, едва выслушав первые песнопения.

Николай не отпускал от себя старшего брата, словно бы заглаживая его обиду. Он почти всю службу держал Константина едва ли не под руку, то и дело взглядывал на него, как будто приглашая вместе осенить себя крестным знамением.

Обида Константина давно растаяла: поместили его поблизости от апартаментов царя, и он с любопытством вникал во все тонкости предстоящей церемонии.

Но стороной, от одной из своих давних знакомых, к которой заехал по старой дружбе, он узнал вдруг, что Николай готовится принять корону из его, Константина, рук. Он странно забеспокоился. Зачем Николай это делает? Чтобы подчеркнуть, что он, Константин, передал ему престол?

Не медля ни секунды, поехал он к московскому архипастырю митрополиту Филарету и выразил ему своё недоумение. Тщедушный старец с длинной седой бородой почтительно беседовал с Константином и сказал ему, что если он не желает, возможен и другой исход ритуала, иное распоряжение.

Корону на свою голову Николай возложил сам, не прибегая ни к чьей помощи — ни митрополита, ни Константина.

Среди блестящей придворной свиты, нарядных членов императорской фамилии Константин чувствовал себя чужим. Он стоял рядом со всеми, стараясь не выделяться, и только доброе и приветливое лицо Опочинина, с которым он дружил и разделял все свои тайные мысли, заставило немного отогреться его сердце.

Выходя из собора, Константин шепнул Опочинину:

— Теперь я отпет...

Сумрачный, молчаливый, он принимал мало участия во всех празднествах по случаю коронации. Едва явившись на какой-нибудь бал, он сразу уезжал, отведав лишь вторую перемену кушаний на торжественном обеде, поднимался из-за стола и не обращал внимания на то, что его далеко не праздничный вид был замечен всеми и шёпотом обсуждался во всех московских гостиных.

Он уехал, как только закончились все официальные праздники, на которых ему полагалось быть.

Зато с удвоенной энергией принялся он за наведение порядка в Польше. Следствие по делу заговорщиков в Петербурге закончилось, но обнаружились следы, ведущие в войско польское и в русские войска, стоявшие здесь.

Константин негодовал. Ему так хотелось, чтобы в Польше было спокойно, а вот поди ж ты, и сюда забрались заговорщики, и кто знает, какими словами смущали они верных поляков. Сколько раз ручался он за поляков головой перед новым императором, клялся, что здесь всё спокойно и поляки должны быть лишь благодарны за милостивое к ним внимание.

Ещё бы! Деньги лились рекой на Польшу, войско польское было экипировано лучше, чем русское, арсенал битком набит оружием, а потоки пороха, пуль, довольствия изливались на Варшаву так, словно и не было в России другого воинства, кроме польского.

И хотя Новосильцев иной раз докладывал Николаю о брожениях в войске польском, Константин убеждал его в противоположном: «Совершенно уверен во всех войсках и начальниках частей, под командою моею служащих. Им нечем другим заниматься, как только службою».

За годы русского протектората бедная, разорённая Польша быстро превратилась в сильное, цветущее и благоустроенное государство. Финансы, школьное дело, торговля, промышленность — всё росло, развивалось благодаря сильным вливаниям России. Однако были люди, которых не устраивал благожелательный протекторат России, и они сеяли недоверие и ненависть к русским.

Нашлись среди поляков и декабристы...

Николай прислал Константину списки тех, кого следовало арестовать и отправить в Петербург для тщательного ведения следствия над государственными преступниками.

Среди тех, кому пришли вопросные листы следственной комиссии, великий князь увидел знакомую фамилию. Его адъютант, дерзкий, бесстрашный и остроумный Михаил Лунин, тоже был в этих списках.

Как, Лунин, прямой, честный офицер, его собственный адъютант, строго исполняющий службу, задумал вкупе с другими заговорщиками поднять руку на священную особу императора, а значит, и на него, правую руку своего государя? Нет, Константин не мог поверить в это. Так что же? Неужели конституция была им лишь приманкой? Он вспомнил, как кричали на Сенатской площади солдаты:

— Ура Константину! Ура конституции!

А когда их спрашивали, кто такая конституция, простодушно отвечали:

— Жена Константина.

Когда ему рассказывали об этом, он хохотал. Но кровь на Сенатской площади осталась, пушки Николая разогнали восставших.

— Не желаете ли поохотиться? — ответил Константин на вопрос Лунина, для чего он вызван к великому князю. Не повернулся у Константина язык расспрашивать Лунина, предлагать ему вопросные листы.

— С удовольствием, ваше императорское высочество, — удивлённо произнёс Лунин, как всегда, гордый своей выправкой. — Но у меня нет собак, чтобы идти по следу, а без собак какая охота...

— Возьмите мою свору, — торопливо согласился Константин.

— Благодарю, — щёлкнул каблуками Лунин. — На какое время?

— За неделю успеете положить два-три вепря и кучу зайцев, — закончил Константин.

Радостно возбуждённый Лунин выскочил из кабинета. Дмитрий Дмитриевич Курута, старая нянька Константина, ошарашенно поглядел вслед вылетевшему адъютанту.

— Поохотиться едет, — пряча глаза, сообщил ему Константин.

— Ваше императорское высочество, — заволновался Курута, — Лунину пришли вопросные листы, и если ему известно это, он улизнёт...

Константин подошёл к камину, встал перед ним в привычной позе — расставив ноги, грея нывшую спину.

— Знаешь, Курута, — задумчиво промолвил он, — в одной комнате с Луниным я бы не стал ночевать, но если он сказал, что возвратится, значит, возвратится. Слово его верное...

Старый грек покосился на своего господина, он угадал его мысли: ах, как хотелось Константину, чтобы Лунин не вернулся, чтобы ушёл за границу, ведь недалеко от Варшавы можно неплохо спрятаться в Европе...

Но Лунин явился ровно через неделю, привёз для Константина хорошо освежёванную тушу лесного кабана и пару-тройку зайцев.