Подросток - Федор Достоевский

Прибыл он в Петербург, потому что давно уже помышлял оПетербурге как о поприще более широком, чем Москва, и еще потому, что в Москвеон где-то и как-то попал впросак и его кто-то разыскивал с самыми дурными наего счет намерениями. Прибыв в Петербург, тотчас же вошел в сообщение с однимпрежним товарищем, но поле нашел скудное, дела мелкие. Знакомство потомразрослось, но ничего не составлялось. «Народ здесь дрянной, тут одни мальчишки»,— говорил он мне сам потом. И вот, в одно прекрасное утро, на рассвете, онвдруг находит меня замерзавшего под забором и прямо нападает на след«богатейшего», по его мнению, «дела».

Все дело оказалось в моем вранье, когда я оттаял тогда унего на квартире. О, я был тогда как в бреду! Но из слов моих все-такивыступило ясно, что я из всех моих обид того рокового дня всего более запомнили держал на сердце лишь обиду от Бьоринга и от нее: иначе я бы не бредил обэтом одном у Ламберта, а бредил бы, например, и о Зерщикове; между темоказалось лишь первое, как узнал я впоследствии от самого Ламберта. И к тому жея был в восторге и на Ламберта и на Альфонсину смотрел в то ужасное утро как накаких-то освободителей и спасителей. Когда потом, выздоравливая, я соображал,еще лежа в постели: что бы мог узнать Ламберт из моего вранья и до какой именностепени я ему проврался? — то ни разу не приходило ко мне даже подозрения, чтоон мог так много тогда узнать! О, конечно, судя по угрызениям совести, я уже итогда подозревал, что, должно быть, насказал много лишнего, но, повторяю, никакне мог предположить, что до такой степени! Надеялся тоже и рассчитывал на то,что я и выговаривать слова тогда у него не в силах был ясно, об чем у меняосталось твердое воспоминание, а между тем оказалось на деле, что я ивыговаривал тогда гораздо яснее, чем потом предполагал и чем надеялся. Ноглавное то, что все это обнаружилось лишь потом и долго спустя, а в том-то изаключалась моя беда.

Из моего бреда, вранья, лепета, восторгов и проч. он узнал,во-первых, почти все фамилии в точности, и даже иные адресы. Во-вторых,составил довольно приблизительное понятие о значении этих лиц (старого князя,ее, Бьоринга, Анны Андреевны и даже Версилова); третье: узнал, что я оскорблени грожусь отмстить, и, наконец, четвертое, главнейшее: узнал, что существуеттакой документ, таинственный и спрятанный, такое письмо, которое если показатьполусумасшедшему старику князю, то он, прочтя его и узнав, что собственная дочьсчитает его сумасшедшим и уже «советовалась с юристами» о том, как бы егозасадить, — или сойдет с ума окончательно, или прогонит ее из дому и лишитнаследства, или женится на одной m-lle Версиловой, на которой уже хочетжениться и чего ему не позволяют. Одним словом, Ламберт очень многое понял; безсомнения, ужасно много оставалось темного, но шантажный искусник все-таки попална верный след. Когда я убежал потом от Альфонсины, он немедленно разыскал мойадрес (самым простым средством: в адресном столе); потом немедленно сделал надлежащиесправки, из коих узнал, что все эти лица, о которых я ему врал, существуютдействительно. Тогда он прямо приступил к первому шагу.

Главнейшее состояло в том, что существует документ, и чтообладатель его — я, и что этот документ имеет высокую ценность: в этом Ламбертне сомневался. Здесь опускаю одно обстоятельство, о котором лучше будет сказатьвпоследствии и в своем месте, но упомяну лишь о том, что обстоятельство этонаиглавнейше утвердило Ламберта в убеждении о действительном существовании и,главное, о ценности документа. (Обстоятельство роковое, предупреждаю вперед,которого я-то уж никак вообразить не мог не только тогда, но даже до самогоконца всей истории, когда все вдруг рушилось и разъяснилось само собой.) Итак,убежденный в главном, он, первым шагом, поехал к Анне Андреевне.

А между тем для меня до сих пор задача: как мог он, Ламберт,профильтроваться и присосаться к такой неприступной и высшей особе, как АннаАндреевна? Правда, он взял справки, но что же из этого? Правда, он был одетпрекрасно, говорил по-парижски и носил французскую фамилию, но ведь не могла жеАнна Андреевна не разглядеть в нем тотчас же мошенника? Или предположить, чтомошенника-то ей и надо было тогда. Но неужели так?

Я никогда не мог узнать подробностей их свидания, но многораз потом представлял себе в воображении эту сцену. Вероятнее всего, чтоЛамберт, с первого слова и жеста, разыграл перед нею моего друга детства,трепещущего за любимого и милого товарища. Но, уж конечно, в это же первоесвидание сумел очень ясно намекнуть и на то, что у меня «документ», дать знать,что это — тайна, что один только он, Ламберт, обладает этой тайной и что ясобираюсь отмстить этим документом генеральше Ахмаковой, и проч., и проч.Главное, мог разъяснить ей, как можно точнее, значение и ценность этой бумажки.Что же до Анны Андреевны, то она именно находилась в таком положении, что немогла не уцепиться за известие о чем-нибудь в этом роде, не могла не выслушатьс чрезвычайным вниманием и… не могла не пойти на удочку — «из борьбы за существование».У ней именно как раз к тому времени сократили ее жениха и увезли под опеку вЦарское, да еще взяли и ее самое под опеку. И вдруг такая находка: тут ужпойдут не бабьи нашептывания на ухо, не слезные жалобы, не наговоры и сплетни,а тут письмо, манускрипт, то есть математическое доказательство коварстванамерений его дочки и всех тех, которые его от нее отнимают, и что, стало быть,надо спасаться, хотя бы бегством, все к ней же, все к той же Анне Андреевне, иобвенчаться с нею хоть в двадцать четыре часа; не то как раз конфискуют всумасшедший дом.

А может быть и то, что Ламберт совсем не хитрил с этоюдевицею, даже ни минуты, а так-таки и брякнул с первого слова: «Mademoiselle,или оставайтесь старой девой, или становитесь княгиней и миллионщицей: вотдокумент, а я его у подростка выкраду и вам передам… за вексель от вас втридцать тысяч». Я даже думаю, что именно так и было. О, он всех считал такимиже подлецами, как сам; повторяю, в нем было какое-то простодушие подлеца,невинность подлеца… Так или этак, а весьма может быть, что и Анна Андреевна,даже и при таком приступе, не смутилась ни на минуту, а отлично сумела сдержатьсебя и выслушать шантажника, говорившего своим слогом — и все из «широкости».Ну, разумеется, сперва покраснела немножко, а там скрепилась и выслушала. И каквоображу эту неприступную, гордую, действительно достойную девушку, и с такимумом, рука в руку с Ламбертом, то… вот то-то с умом! Русский ум, такихразмеров, до широкости охотник; да еще женский, да еще при таких обстоятельствах!

Теперь сделаю резюме: ко дню и часу моего выхода послеболезни Ламберт стоял на следующих двух точках (это-то уж я теперь навернознаю): первое, взять с Анны Андреевны за документ вексель не менее как втридцать тысяч и затем помочь ей напугать князя, похитить его и с ним вдругобвенчать ее — одним словом, в этом роде. Тут даже составлен был целый план;ждали только моей помощи, то есть самого документа.

Второй проект: изменить Анне Андреевне, бросить ее и продатьбумагу генеральше Ахмаковой, если будет выгоднее. Тут рассчитывалось и наБьоринга. Но к генеральше Ламберт еще не являлся, а только ее выследил. Тожеждал меня.