Золотая империя - Шеннон Чакраборти

Создатель, что же со мной не так? Спотыкаясь, как пьяный, Дара добрался до двери лазарета и схватился за ручку.

– Ты мог улететь, Афшин, – повторил Визареш. – Нахиды не заслуживают твоей преданности. Никто в их мире ее не заслуживает. Будь ты мудрее, ты бы понял это прежде, чем сгубить себя ради них.

– Я – часть причины, по которой их мир стал таким, каков он есть. Я их не оставлю.

Дара распахнул дверь.

И взмолился, чтобы спасти его бану Нахиду было еще не слишком поздно.

Во дворце было сверхъестественно тихо и пусто, хотя яркое солнце, льющееся сквозь каменные балюстрады, указывало на дневной час. Сердце Дары колотилось бешено, дыхание рваным эхом раздавалось в пыльных коридорах. Куда подевались приказчики? Слуги, солдаты и писцы? Десятки служащих, которые должны сновать туда и сюда, выполняя то одно, то другое поручение, сосредоточенные и нервные в организации нового, сумбурного правления, в попытках предотвратить гражданскую войну и массовый голод?

Визареш сказал, что Манижа жива. Его бану Нахида уцелела. Дара пытался отогнать все остальные мысли, устремившись вперед. Все еще можно исправить. Что бы это ни было, все еще можно исправить.

Запах крови ударил в нос, когда он был еще очень и очень далеко от арены.

А к тому моменту, как он на нетвердых ногах вывалился из черного хода, воздух до того пропитался смрадом гниения и испражнений, что Дара едва не задохнулся. Этот запах, запах поля брани, перенес Дару в худшие моменты его жизни. Но здесь, на этой арене, в этом дворце – в самом сердце сектора дэвов, который Дара всеми силами старался защитить, не должно было развернуться никакого поля брани. Как могли джинны проникнуть сюда? Сколько дэвов убили?

Заслышав женский крик, он перешел на бег. Дверь впереди оказалась заперта, и он вышиб ее ногой, закряхтев от натуги.

В ту же минуту в Дару нацелились из двух луков. И все же он вздохнул с облегчением – оружие держали его воины.

– Афшин, – выпалил один из них, Пироз. Его трясло. – Слава Создателю.

Дара схватил его за плечо:

– Что происходит? Я очнулся в лазарете, дворец пуст, а…

С арены донесся еще один крик. Дара сделал шаг вперед.

Второй солдат преградил ему путь.

– Прости, Афшин, – пробормотал он. – Но госпожа велела, чтобы ей не мешали.

– Не мешали?

Солдаты перекинулись неуверенными взглядами. Ответил Пироз:

– Она… наказывает предателей.

То, как он это сказал, заставило кровь стынуть в жилах Дары.

– Посторонитесь.

– У нас приказ…

Но Дара распихнул их обоих в стороны и прошел дальше.

– Я не могу умереть, – предупредил он. – Помните об этом, если вздумаете стрелять мне в спину из оружия, с которым я учил вас обращаться.

Когда он распахнул последнюю дверь, до него донеслись прерывистые рыдания.

– Простите меня, госпожа. Каюсь, каюсь!

– Мне не нужно твое покаяние. – Голос Манижи был холоднее, чем он когда-либо слышал. – Я уже сказала, что мне от тебя нужно. Назови свое имя, и я пощажу твое дитя.

Дара выбежал на арену.

Он упал на колени.

Тела лежали повсюду. Десятки, сотни тел. Мужчины и женщины всех возрастов, и если детей он не видел, то подростков, которые были детьми еще вчера, насчитывалось достаточно. Все – дэвы, многие еще с пепельными метками на лбах, их стеклянные черные глаза невидяще смотрели в небо. Некоторые с перерезанным горлом, многие с колотыми ранами в сердце. Их одежда пропиталась кровью, которая вытекала на песок, такая же густая и обильная, как кровь Гезири, не так давно заливавшая дворцовые сады.

Но кровь дэвов не должна была пролиться снова. В этом была цель и весь смысл их войны. Дара, шатаясь на коленях, перевел взгляд в конец арены.

Как раз вовремя, чтобы увидеть, как женщина, валявшаяся в ногах Манижи, вонзает кинжал себе в грудь.

Дара в ужасе беззвучно вскрикнул, плохо понимая происходящее. Королевская смотровая площадка была разобрана до мраморного основания, и Манижа стояла в том же церемониальном платье, которое он видел на ней в день несостоявшейся встречи с послами джиннов. Оно было черно от крови. Манижа стояла с непокрытой головой, ее распущенные волосы спадали спутанными прядями. Она бесстрастно наблюдала, как женщина рухнула на землю.

Из тени позади Манижи появился Аэшма. Ифрит выдернул нож из мертвой женщины и ногой столкнул ее с помоста на груду тел, распростертых на песке. Когда он выпрямился, его взгляд упал на Дару.

Выражение, которого Дара никогда не наблюдал в лице язвительного и надменного предводителя ифритов, исказило черты Аэшмы. Это был… голод. Предвкушение чего-то столь древнего и желанного, что Дара не мог и вообразить. Он будто чуял отчаяние и ужас, исходящие от Афшина, и желал отведать их на вкус, вонзиться зубами.

А потом это прошло. Аэшма вернул нож Маниже.

Она взяла кинжал и провела пальцами по крови, покрывающей лезвие, словно лаская. Она вздрогнула, ее губы на мгновение приоткрылись.

Аэшма заговорил:

– К нам присоединился Афшин. – Это звучало как предупреждение.

Дара неуверенно поднялся с песка, с ужасом глядя на окровавленную арену, разделявшую их. Он не мог заставить себя пересечь это расстояние.

– Что ты сделала?

Она вытерла плоскую часть лезвия о свою ладонь.

– Похоже, Мунтадир оказался прав насчет непостоянства знатных семей дэвов. – Манижа взглянула на Дару, и жуткая пустота в ее глазах поразила его до глубины души. – Так что теперь нет больше знатных семей дэвов.

Дару повело.

– Не все они тебя предали.

– Нет, но их родственники предали. Им нужно было преподать урок.

Дара снова уткнул взгляд на землю. Молодая женщина лежала на боку, все еще сжимая рукой перерезанное горло. Она выглядела моложе, чем Нари, когда Дара встретил ее в Египте.

– Вот только не надо, – предупредила Манижа резким голосом. – В Кви-Цзы ты поступал еще хуже. И во время восстания против Зейди аль-Кахтани ты поступал хуже. Они хотели посадить на трон Мунтадира. А он убил бы любого дэва, кто хотя бы задумался о том, чтобы оказать нам поддержку, – она взмахнула ножом. – Мы пробовали по-другому. Мы пробовали милосердие и доброту, а в ответ нас предали. Это единственный язык, который все понимают.

Дара уставился на нее и не смог вызвать в себе гнев, знакомый по их предыдущим ссорам. Потому что, хотя его вера в Нахид окончательно и бесповоротно угасла, его сердце разрывалось от жалости к ней. К блестящей целительнице, которая должна была достичь невероятных успехов на своем поприще и спасти много жизней. К умной и храброй женщине, которая в другой жизни стала бы превосходным лидером. Чьи дети могли бы расти в безопасности, чтобы она могла гордиться их успехами.