Из Америки - с любовью - Андрей Уланов

– Мадемуазель Кейтлин Тернер, – четким командирским голосом произнес Заброцкий. – Я. Прошу. Вас. Стать. Моей. Женой.

– What?!

Очень уж это неожиданно у него вышло. Я просто ошалела. Выйти за этого… русского маньяка?! Дикого сибиряка с кучей каких-то подозрительных родственников?! Да ни за… За… ой, я бы еще и приплатила!

Во мне боролась сразу дюжина каких-то подозрительных голосов. Один бормотал: «Да ты на него посмотри, это же жердь в костюме!», второй: «Соглашайся, дура, это когда ж к тебе иностранцы сватались в последний раз, хоть за кордон свалишь…», третий: «А как же Америка, патриотизм, папа с мамой… Ой, боюсь…» Голоса уговаривали, ныли, бубнили, а я сидела, замерев, и боялась спугнуть наваждение.

– Слушай, я же тебя совсем не знаю, – попыталась я обратить все в шутку. – Какая уж там свадьба…

– Ну и что? – непритворно удивился Анджей. – Это не главное.

– Да я тебя даже не люблю! – воскликнула я и осеклась. Мне показалось, что фальшь в моем голосе слышна за милю, что сейчас даже Щербаков из патрульной машины обернется и покажет мне нос – дура, мол, кого обманываешь?

– А разве можно любить человека, которого не знаешь? – возразил Анджей. – Когда отец сватался к маме, он ее видел два раз мельком. И до сих пор дарит ей букеты по двенадцатым числам.

– Почему по двенадцатым? – спросила я ошеломленно.

– Традиция, – безмятежно ответил Заброцкий. – Честно сказать, я никогда не выспрашивал, почему. Но на моей памяти он не забыл ни разу. Не бойся, я помню, что разводы только папа римский дает.

Я смотрела на него и видела, точно в первый раз. И этот парень с первого взгляда показался мне мальчишкой? Да все его мальчишество – тонкая пленка, а внутри растет здоровенный сибирский кедр, который ни срубить, ни свалить. Он такой же непоколебимый, как Щербаков, только сам этого не знает.

Полюбить можно всякого, по себе знаю. А вот положиться… Таких если найдешь, то держи и не отпускай!

– Выйдешь ты за меня замуж?! – неожиданно заорал Анджей, вдавливая педаль газа в пол – меня, соответственно, вжало в спинку сиденья. – Или дальше будешь голову морочить?!

– Да! – рявкнула я в ответ и сразу успокоилась.

В конце концов, что меня привязывает к дому? У меня и дома-то нет. У меня теперь ничего нет. Я всю жизнь думала, что свободна. Теперь я свободна. Так почему же мне страшно?

Я накрыла ладонью руку Анджея на рычаге передач. И мне стало спокойнее.

Признаюсь откровенно – я недооценил наших противников. Мне и в голову не пришло, что охота на неведомых этапников ведется с таким, хотелось сказать, российским размахом.

Первой я заметил пробку. Нет, не бутылочную – автомобильную. В подсознании у меня брякнул звоночек, и я поспешно свернул с магистрали на неширокую параллельную улицу. «Бригантина», едва не опоздав, повторила мой маневр.

Как оказалось, я не зря ввел в недоумение товарищей. С улицы, где мы остановились, мост просматривался плохо, но мне и не надо было подъезжать ближе. Я и так видел, чем вызван грандиозный затор на арлингтонских улицах.

Мост через Потомак был перекрыт. Полностью. В обе стороны. Полицейские кордоны досматривали каждую машину, требуя у водителей документы и сличая их со своими загадочными ориентировками.

– Вот вам и приехали в посольство, – пробормотал Андрей озадаченно.

Кейт не произнесла ни звука. Вообще у меня сложилось впечатление, что за время поездки между моими спутниками произошло нечто. И оно заметно изменило их отношение и друг к другу, и к миру. Впрочем, если они не хотели об этом говорить, я мог только уважить их желание.

– И что делать теперь? – полюбопытствовал Андрей. – Мотаться в объезд?

– Без толку, – махнул я рукой. – Держу пари, мосты перекрыты все. И паромы через залив – тоже. И позвонить в посольство мы не сумеем.

– Почему? – удивился мой товарищ.

– Разве непонятно? – удивился я. – Все это для того и задумано, чтобы отрезать нас от своих. Голову в заклад даю – рядом чинили канализацию и порвали телефонный кабель. Случайно.

Очень логично мыслят наши противники. Ну правда – что смогут сделать три человека, отрезанные от помощи, на враждебной земле, в кольце облавы? Тем более – за ограниченное время. Сутки, двое – разве у нас будет больше? Едва ли. Машина запущена, маховик раскручен.

– Знаете, господа и дамы, – я перебрал варианты и остановился на самом простом, – предлагаю прежде всего выспаться. У нас за плечами бессонная ночь, и, похоже, покоя не предвидится и в следующую.

– А где мы будем отдыхать? – спросила Кейт. – В гостинице?

– Отпадает, – покачал я головой. – Снимать номера ради нескольких часов – подозрительно… Кроме того, вы сами говорили, что устроиться в вашингтонском отеле без брони невозможно, а мы почти в Вашингтоне. Нет, просто в машине. Едва ли это кого-то взволнует.

– А что потом? – осведомился Андрей.

– Потом, – я покачал головой, – пожалуй, придется принять ваш план и навестить сенатора Аттенборо.

– Хорошо, – кивнул Андрей. – Вы с Кейт езжайте.

– А вы?

– А я отвлеку охотников, – ответил Заброцкий спокойно. – Вы двинетесь в Манассас, а Стрелок Ганс в это время устроит настоящий погром где-нибудь под Ричмондом.

– Вы понимаете, на что идете, Андрей? – с тревогой переспросил я. – И как мы потом встретимся?

– А здесь же и встретимся, – беспечно ответил Заброцкий. – Чем не ориентир?

Он показал на мрачную громаду военного ведомства.

– Вот и встретимся… Завтра в полдень у памятника. По рукам?

– Бог с вами, Андрей. – Я не мог подобрать слов и только крепко сжал его плечо.

Мне вспомнилась Аляска, Но там я посылал людей под пули. Андрей вызвался идти сам. Я задал ему глупый вопрос – он прекрасно понимал, на что идет. Это даже Кейт понимает, иначе не смотрела бы так обеспокоенно.

– Ладно, давайте укладываться, – предложил я. – Наша с вами, Андрей, машина – патрульная, а «Крайслер» оставим даме.

– Э нет, – возразила Кейт. – «Бригантина» больше. Так что я Анджея у вас заберу.

– Как пожелаете, – ответил я, подозрительно покосившись на мисс Тернер. Впрочем, чтобы заниматься чем-то непристойным в машине посреди города, надо быть идиотом. А чтобы подозревать в этом другого – параноиком.

Проснувшись на заднем сиденье патрульной машины, я горько пожалел, что не устроился дремать где-нибудь на кладбищенской скамейке. Жутко болела спина. Так неудачно я не отдыхал даже в поле. Нет, положительно расклеиваюсь я. Теряю форму. Не хватало еще опозориться сейчас, когда так многое зависит от нас троих. Я стиснул зубы и, перемогая себя, выполз из машины на свежий воздух.