Плывущая женщина, тонущий мужчина - Масахико Симада

Цена на билеты была занижена настолько, что вызывало сомнение, каким образом компании удастся извлечь выгоду. Самэсу позвонил отвечавшему за подготовку круиза Ямаде и как бы между прочим спросил, клюют ли клиенты. Ямада, который обычно каждое слово сопровождал коротким смешком, даже когда было совсем не смешно, на этот раз посмеивался непривычно скупо.

– Самое большее двести семьдесят, плюс-минус тридцать человек, самое меньшее и сотни не наберется.

– Такое большое расхождение в цифрах! – удивился Самэсу.

Ямада гнусаво рассмеялся:

– Повара и стюардессы, дежурные администраторы, палубные матросы работают по найму. Когда срок их службы закончится, им придется выбирать – сойти на берег или записаться в пассажиры. Видишь ли, на море можно с выгодой проворачивать самые несусветные аферы.

«Мироку-мару»[10]– судно водоизмещением двадцать две тысячи тонн. Первый рейс совершило семнадцать лет назад до Гавайи и с тех пор занимает положение первой леди среди пассажирских лайнеров. В последнее время моряки стали называть ее между собой старушенцией, но годы судам только на пользу. У девственно новых посудин слишком много проблем с двигателем, с ними трудно управиться. А у тех, что в возрасте, при условии хорошего ухода выходная мощность «органа» восемьдесят процентов, самое милое дело. И поломки случаются крайне редко. Лет через шесть-семь судно «Мироку-мару», скорее всего, будет выкуплено какой-нибудь иностранной судоходной компанией – китайской, российской, может быть, индонезийской.

Для Самэсу это судно было связано с приятными давними воспоминаниями. Впервые он встретился с ним в качестве пассажира. В то время он питал смутные мечты двинуться курсом, отличным от того, который взяли все его приятели. Будущее всегда подвластно игре случая. Но существует то, что называется течением. Если судно плывет по течению, оно не знает препятствий на своем пути.

Последние школьные летние каникулы. Распрощавшись с товарищами, всем скопом посещающими летние курсы для абитуриентов, Самэсу, сидя в каюте второго класса «Мироку-мару», рисовал картины своего будущего.

С помощью знакомого его отца ему позволили осмотреть капитанский мостик и машинное отделение. Глядя с самого высокого места на корабле вперед по курсу на бескрайний морской простор, Самэсу спросил себя, почему он до сих пор оставался на суше. Более того, он далее за пределы токийской окраины практически не выезжал. И вовсе не потому, что как-то особенно был привязан к кварталу, в котором родился и вырос. Ведь неминуемо наступит день, когда придется переехать на новое место. Ну а если не наступит – тоже не беда. Он бы без сожаления покинул насиженное место, но страстного желания убежать отсюда куда глаза глядят тоже не испытывал. Не в его характере было самовольно дезертировать. Но в тот день, стоя на мостике рядом с капитаном и глядя на послеполуденное, ослепительно искрящееся море, он впервые подумал, что был бы не прочь стать моряком.

Капитанский мостик – удивительное место. Прежде всего поразило, что роскошным лайнером, вмещающим семьсот человек экипажа и пассажиров и перевозящим невероятное количество грузов, на перевозку которых понадобился бы не один грузовик, управляли всего два человека. Сменяясь каждые четыре часа, эти двое вставали на вахту, брали в руки руль, определяли маршрут, следили за радаром, вели бортовой журнал. Все действия они совершали с молчаливым равнодушием. Прямой, как струна, капитан глядел в бинокль в сторону горизонта. Его напарник, третий помощник капитана, определяя на радаре положение судов, идущих на траверзе, также постоянно поднимал глаза на море. Оба смотрели как-то исподлобья, с холодным безразличием. Самэсу пытался подражать манерам помощника капитана, но вдруг его начала мучить морская болезнь. В противоположность тишине капитанского мостика, где слышно, как гудит ветер и плещут волны, и где можно говорить даже шепотом, в машинном отделении стоял оглушающий шум. Люди затыкали уши ватой и, измазанные по локоть машинным маслом, самозабвенно следили за работой двигателя. Так же, как и на капитанском мостике, здесь все молчали. Даже если орать во все горло, двигатель не перекричишь. Механики пользовались понятным им одним языком жестов. Сюда в буквальном смысле не проникал солнечный луч. Сидеть дни и ночи напролет под тускло-голубым светом лампочки, уставившись на бесчисленные контрольно-измерительные приборы, встроенные в огромный зеленый ящик – для механиков это и было море. Машинное отделение расположено на уровне ватерлинии. Можно сказать, что механики выполняют свою работу, стоя по пояс в воде. Двигатель находится еще ниже, на самом днище судна. Таким образом, обслуживающие его люди как бы спускаются под воду. Здесь место, где ощущаешь температуру корабля. Однажды старший машинист Такэути сказал:

– Днище корабля – это вечнозеленый рай. Заходи как-нибудь в гости.

Что ж, рай так рай, Самэсу охотно избрал бы работу механика. Но, увы, он не был уверен, что в состоянии выдержать адскую жару, и не мог вообразить себя пожизненным придатком машины. Самэсу предпочел ту часть мира, куда проникали лучи солнца.

Всякий, кто еще не успел пресытиться собой, живет в свое удовольствие. Пусть изо дня в день повторяется одно и то же, он умеет находить мельчайшие различия и не теряет интереса к себе. Но бывает, бес попутает. В один прекрасный день без всякой на то причины внезапно охватывает чувство пресыщения собой. Чтобы не знать этого чувства, плавающий на корабле должен с самого начала стать сам себе массовиком-затейником.

Так капитан Нанасэ наставлял экипаж. Самэсу считал тех, кто пресытился собой, равно как и тех, кто не пресытился, нарциссистами. Первые – нарциссисты в юности, вторые – на закате. После собрания экипажа он высказал свое мнение капитану. Тот похлопал его по плечу:

– Сегодня вечерком поболтаем?

Кроме него приглашения удостоился первый помощник капитана Мисима, и втроем они обсели котелок, в котором варилось «тири»[11]с фугу. В ночь перед выходом в море раскошелиться и до отвала наесться всякими вкусностями – обычай моряков. На борту существует джентльменское соглашение – в еде не привередничать. Разговор, отдалившись от наставлений капитана, свелся к различиям во вкусах жителей Канто и Кансая, к восхвалению яств, которые тому или иному довелось отведать, но главным образом – к гастрономическим пристрастиям.

Содержимое котелка опорожнили почти подчистую, разбросав по столу с десяток разваренных плавников. Было решено в оставшемся бульоне соорудить «дзосуй»,[12]и тотчас Мисима пробормотал, ностальгируя: