Нигде в Африке - Стефани Цвейг

— И ты теперь не слушаешь новости?

— Нет, Регина. Мир для нас умер.

— И радио тоже умерло?

— Молчит как могила. Теперь только твои уши могут рассказать, что на свете нового. Так что ложись на землю и расскажи мне о чем-нибудь хорошем.

От радости и гордости у Регины закружилась голова. После малого дождя Овуор научил ее ложиться на землю и лежать ровно и неподвижно, чтобы выманить у земли ее тайны. С тех пор она часто узнавала, что Зюскинд едет на своей машине, задолго до того, как появлялся он сам, но отец никогда не верил ее ушам, только сердито говорил «Ерунда!», и ему даже не было ни разу стыдно, когда Зюскинд действительно появлялся после ее сообщений. Ну вот, а теперь, когда радио умерло и не слышно никаких голосов, он наконец понял, что без ушей Регины он глух, как старый Херони, который гонял коров на дойку. Девочка почувствовала себя сильной и умной. Но она не отправилась сразу на охоту за звуками, которым надо было идти в сафари через Мененгай, прежде чем их услышишь в Ронгае. Только вечером того дня, когда умерло радио, она улеглась на каменистую тропу, ведущую к дому, но земля не выдала ни звука, кроме шепота деревьев на ветру. И на следующее утро она услышала только тишину, однако в обед ее уши насторожились.

Когда до них дошел первый звук, Регина даже дышать перестала. До второго звука должно было пройти столько времени, сколько нужно птице, чтобы перелететь с одного дерева на другое. Но его не было так долго, что Регина испугалась: наверное, она держала голову слишком высоко и услышала всего лишь барабаны в лесу. Она хотела встать до того, как разочарование пересушит глотку, но тут стук в земле так сильно ударился об нее, что ей пришлось поспешить. В этот раз отец не должен подумать, что она увидела машину, а не услышала ее заранее.

Она приставила ко рту руки, чтобы голос ее звучал весомее, и прокричала:

— Скорее, папа, гости едут. Но это машина не Зюскинда.

Грузовик, с трудом поднимавшийся по склону к ферме, был больше всех тех, которые до этого приезжали в Ронгай. Голые дети из хижин, толкаясь, подбежали к дому. За ними шли женщины с младенцами на спинах, молоденькие девушки с калебасами, полными воды, и козы, подгоняемые лаем собак. Парни побросали свои мотыги и покинули поля, пастухи забыли о своих коровах.

Они махали руками над головой, кричали, как будто вернулась саранча, и пели песни, которые обычно ветер приносил от хижин только ночью. Смех любопытных и взволнованных людей все время натыкался на Мененгай и возвращался назад ясным эхом. Все замолчало так же внезапно, как и началось, и в этой тишине грузовик остановился.

Сначала все увидели только тонкое облако красной земли, которое одновременно поднималось и падало с неба. Когда оно рассеялось, глаза у всех расширились, а руки и ноги замерли. Даже старейшины Ронгая, которые сбились со счету, сколько раз они видели большой дождь, должны были сначала победить свои глаза, чтобы те смогли видеть. Грузовик был такой зеленый, как леса, которые никогда не сохнут, а в кузове стояли не молодые бычки и коровы, выехавшие в свое первое сафари, а белокожие мужчины в больших шляпах.

Возле айи и Овуора, рядом с цистерной, неподвижно стояли Вальтер, Йеттель и Регина, боясь поднять голову, но все увидели, как мужчина, сидевший возле водителя, открыл дверцу и медленно выбрался из кабины.

На нем были шорты цвета хаки, ноги у него были очень красные, а на них — черные блестящие сапоги, из-под которых при каждом его шаге из травы вылетали мухи. В одной руке у мужчины был лист бумаги. Другой рукой он прикоснулся к фуражке, которая лежала у него на голове, как плоская темно-зеленая тарелка. Когда незнакомец наконец открыл рот, Руммлер залаял вместе с ним.

— Mr. Redlich, — приказал грозный голос, — соте along! I have to arrest you. We are at war[9].

НИКТО не пошевелился. И тут с машины послышался знакомый голос:

— Эй, Вальтер, ты что, не знал? Война началась. Нас всех отвезут в лагерь. Пошли, залазь в кузов. И не беспокойся о Йеттель с Региной. Женщин и детей сегодня же заберут в Найроби.

Молодые мужчины, у которых еще свежи были воспоминания об английских школах и веселых ночах в Оксфорде, восприняли начало войны как желанное развлечение, хотя они очень переживали за метрополию, подвергшуюся угрозе. Точно так же было на душе у ветеранов, иллюзии которых давно рассеялись. Они охотно помогали полиции в Найроби и армии в остальных городах страны, измученные однообразным течением колониальной жизни. Они вдруг стали заниматься не воровством скота, постоянно вспыхивавшими стычками между племенами аборигенов и драмами на почве ревности среди добропорядочного английского общества, а делами самой королевской колонии.

А колония за последние пять лет принимала все больше людей с континента, и как раз они были теперь для государства неизвестной величиной. В мирные времена беженцы — без денег, с именами, которые трудно было как произнести, так и написать, — были неприятны уже из-за их ужасного акцента и амбиций, которые у англичан, склонных во всем соблюдать меру, считались неспортивным поведением. Но в целом эти люди казались дисциплинированными и легко управляемыми. Долгое время главной заботой властей было уберечь Найроби от потрясений, сохранить привычный уклад жизни и хозяйствования, а значит — избавить город от эмигрантов, разместив их на фермах. Благодаря содействию еврейской общины, члены которой придерживались такой же позиции, это удавалось сделать в кратчайшие сроки и к большому удовольствию фермеров.

С началом войны требования изменились. Теперь главным стало уберечь страну от людей, которые по своему рождению, языку, воспитанию, традициям и лояльности могли быть привязаны более к врагам, чем к принявшей их земле. Авторитетные люди знали, что действовать надо быстро и эффективно, и они были вполне удовлетворены тем, как было выполнено непривычное задание. В течение трех дней все иностранцы, иммигрировавшие из вражеских стран и поселившиеся в городах и на отдаленных фермах, были переданы военным в Найроби и информированы о том, что их статус изменился: теперь они были не «refugees», a «enemy aliens»[10].

Опыт мировой войны — как оказалось, первой — был еще не забыт, и в стране хватало боевых офицеров, которые знали, что нужно делать. Интернированы были все лица мужского пола начиная с шестнадцати лет; больных и требующих ухода разместили в больницах под охраной. Немедленно были освобождены бараки второго полка Королевских африканских стрелков в Нгонге, в двадцати милях от Найроби.

Солдаты, получившие приказ собрать мужчин с ферм, действовали неожиданно быстро и в высшей степени основательно. «Даже немного слишком основательно», как сказал полковник Уайдетт, который руководил операцией «enemy aliens», на первом обсуждении результатов после ее успешного окончания.