«Гудлайф», или Идеальное похищение - Кит Скрибнер

— Ничего такого не прозвучало. Но Дейв Томкинс там, на месте преступления. Ты не помнишь, кто-нибудь из петрохимовских шишек живет на Карнеги-лейн?

Полицейские дела были темой, которую оба всегда с готовностью обсуждали. Тео казался таким многообещающим полицейским в первые годы своей службы.

— Значит, никаких улик?

— Слушай, вот что я тебе скажу. Мы зазовем Дейва Томкинса к нам на чашечку кофе и выпотрошим…

— Ох, вот уж не надо! — Тео нырнул под трубу. — Я слишком занят. Это дело с яхт-клубом либо прогорит, либо выгорит, да по большому счету, в ближайшие пару дней. — Тео уже был на середине лестницы, зажав под мышкой пестрые подушки.

— Разве тебе не нужно перепаковать свои вещи? — Все, что до сих пор лежало в аккуратно поставленных друг на друга картонных ящиках, теперь было похоже на свалку вещей, непригодных даже для Армии спасения.

— Все, что мне нужно, — вот эти две подушки. Коллин хочет подкладывать их под спину, чтобы удобно было читать в постели. Она не может переносить дым в гостиной. А все остальное надо просто выкинуть на помойку.

Подняв глаза, Малкольм смотрел, как прогибаются балки кухонного пола под тяжелыми шагами Тео.

Он стоял в подвале в полном одиночестве, подсчитывая в уме, со сколькими футами асбестовой изоляции ему придется иметь дело. Обсуждение финансовых вопросов с Тео можно отложить, но всего на несколько дней. Если бы только собственный отец Малкольма высказывался перед смертью более ясно, если бы захотел потратить на это какое-то время…

Малкольм протиснулся на дальнюю сторону котла и подобрал журнал Тео с бетонной плиты. Журнал пробил бумажную оболочку изоляции, обнажив скрывавшиеся под ней усыпанные порошком складки и неровности. Малкольм позаботится об этом. После пятидесяти с лишним лет курения небольшая порция асбеста вряд ли может так уж сильно ему повредить. Особенно теперь.

Да и с задним крыльцом тоже придется что-то делать. Он подумал, что можно будет разобрать мусор, оставленный Тео в мастерской, и посмотреть, нельзя ли использовать обрезки, чтобы хоть немного укрепить лестничные косоуры и, пусть ненадолго, подправить ступеньки, да хорошо бы уговорить их худо-бедно продержаться еще годик. Интересно, сколько теперь берут за лестничную ступень из продольной доски?

Малкольм стоял посреди разбросанных Тео вещей — тут были полотенца, одеяла, фотоаппарат, кухонные рукавички, украшенные морскими сигнальными флажками — все это валялось кучей на сырой бетонной плите. Он вздохнул — глубже, чем ему обычно удавалось, видимо, благодаря прохладному подвальному воздуху, так что он зажег сигарету и подержал ее в губах, давая тончайшим струйкам дыма просочиться внутрь вместе с дыханием. Никотин оживил его. Он опустился на одно колено и принялся складывать вещи Тео обратно в коробки.

Похищение… Будет забавно посидеть с Тео и обсудить с ним это, он ведь никогда не бывает так занят, как говорит. Полицейский — всегда полицейский, это из человека никуда не девается. Они бы обсудили произошедшее со всех сторон. Одна только мысль об этом вызвала в его памяти дни, заполненные работой, когда они — отец и сын, — оба в полицейской форме, выходили в большой мир, и события в нем происходили не без их участия. И Малкольму, подбиравшему обломки электроточилки для карандашей, пришлось признаться самому себе, что прежде, чем в него вставят трубки и примутся ждать его смерти, ему очень хочется разок-другой как следует поговорить со своим сыном.

Когда Тео вернулся из подвала, они с Коллин поехали назад, в Американские мини-склады, захватив с собой подушки. Тео приподнял Брауна в ящике так, чтобы тот сидел, а Коллин поднесла к его губам бутылку с минеральной водой. Браун выпил целый литр. Вода не какая-нибудь — «Эвиан»! Доллар девяносто два цента. С ним все будет в порядке. Температура тела у него поднялась до нормальной. Дыхание ровное. Тео попытался заставить его записать текст на пленку, но Браун все еще был не в себе.

Прежде чем он снова запер его в ящике, Тео посвободнее перемотал клейкую ленту в области раны и приподнял раненую руку, уложив ее на подушку. Другую подушку он подложил Брауну под ноги, потом укрыл его шерстяным пледом. От шока лечить — большого ума не требуется. Попозже днем Браун уже придет в себя.

Они поехали домой, и Коллин забралась в ванну. Родители отсутствовали, «бегали по делам», как всегда, и Тео поспешил подняться в их спальню — включить сканер. Он сел на кровать с той стороны, где всегда спал отец, и смотрел, как бегут огоньки, отсчитывающие каналы. От одеял и подушек пахло, как от реки летом, — влажным, густым, приятным запахом и чем-то еще, более острым, вроде бензина. Так всегда пахло от отца, и для Тео этот запах привычно ассоциировался с пасмурными летними днями, когда они вдвоем, бок о бок, плавали на лодке по реке, не торопясь, будто каждый такой день мог длиться вечно.

Целых десять минут он слушал полицейское радио. Было три передачи о похищении. Сплошная рутина. У копов не было ни одной улики.

Спустившись вниз, Тео прошел через кухню в крытый переход. Он страшно не любил ждать. Посмотрел через сетчатую дверь на высокую траву. Он уже столько недель собирался ее подстричь, помочь отцу. Но, черт возьми! Уже за полдень. По плану они должны были получить выкуп сегодня же, на Речной марине: пристань будет полна людей, собирающихся отметить праздничный конец недели, посмотреть, как запускают петарды — ведь День поминовения на носу! Если Браун не оправится от шока, так чтобы Тео мог записать текст на пленку к двум часам, им придется воспользоваться запасным планом. Тео ударил кулаком по ржавой сетке. Может, он все-таки подстрижет лужайку.

На кухне он открыл холодильник и смерил взглядом противень с остатками пирога, молоко, которое никто в доме не пьет, увидел кетчуп, кочанчик салата, банки с «Эншуэ»,[19]выстроившиеся в рядок на дверце, «Слим-фаст»[20]на нижней полке, стеклянную банку с огурцами в укропном маринаде… Он отпустил дверцу, и она захлопнулась. Господи, как же он не любит ждать. Если на дороге образовывалась пробка, Тео всегда первым заглушал двигатель и выходил из машины. Он прислонялся к переднему крылу, скрещивал на груди руки и стоял так, пока еще какой-нибудь водитель не выходил из еще какой-нибудь машины. Тогда Тео шел к нему — выразить сочувствие. Он всегда мог завести разговор о чем-нибудь с любым незнакомцем, найти с ним общую почву.

В гостиной, рядом с полочкой, на которой стояли фотографии Тиффани и Брука в Вэйле, были еще две полки с маминой коллекцией хюммельских[21]статуэток — несколько десятков фигурок. На сотни долларов. Фарфоровая хористочка. Мальчик, бросающий палку терьеру… Все они стояли точно так, как были поставлены двадцать пять лет назад. Тео покачал головой, подумав о том, сколько раз за эти годы мать поднимала каждую фигурку, чтобы вытереть с нее пыль, а потом ставила на место. Пустая трата времени.