Вызов в Мемфис - Питер Тейлор

Мне уже задолго до того стало предельно ясно, что ни Бетси, ни Жозефина, разумеется, никогда не выйдут замуж. И все же их невероятно инфантильные разговоры о возможности замужества — в возрасте пятидесяти лет и старше — продолжались вплоть до того времени, о котором я рассказываю. Думаю, сложно не назвать это болтовней. Когда бы я ни наносил краткий визит домой (все мои визиты были настолько краткими, насколько только позволяли приличия), каждая сестра рассказывала, с кем «встречалась» вторая. Ничего не изменилось и когда им обеим исполнилось по пятьдесят лет — к тому времени они руководили собственным крупным и успешным бизнесом по продаже недвижимости. Иногда они выражались иначе. Одна говорила, что у второй «интрижка». Почти казалось, что они, как дети, не знают смысла слов и оборотов, которые используют. (Подобные впечатления и поддерживали мое убеждение, что в реальности они все еще девственницы.) Или в других случаях одна из них нередко встречала меня у самолета в обществе какого-нибудь приятного и хорошо одетого мужчины лет пятидесяти — часто довольно женственного вида. Позже, когда его уже с нами не было и мы оставались наедине в машине или оказывались в родительском доме, где я всегда останавливался на ночлег, у меня спрашивали мнение о мужчине, с которым я только что познакомился. «Каким он тебе показался, Фил?» — могли спросить меня. Или еще откровеннее: «Что думаешь о таком зяте?» Иногда я подыгрывал и отвечал на вопросы, будто в них был смысл и существовала реальная возможность брака. Иногда я даже делился нелестным впечатлением. Тогда сестры лукаво смеялись и поддразнивали примерно так: «Ты просто ревнуешь, братец. Он такой красавчик!» Но если я уставал после перелета, я мог просто улыбнуться и сказать, что знаю: она — о ком бы из сестер ни шла речь — на самом деле не думает выходить замуж за этого человека. И в ответ слышал что-нибудь в духе: «Мы еще тебя удивим, дорогой Фил». Но если бы меня кто-нибудь спросил, я бы твердо ответил, что уже не удивят. И, разумеется, был прав.

Подобные речи о кавалерах не всегда оставались приватными — ни в коем случае. Разговоры со мной были лишь эхом или иногда, возможно, репетицией разговоров в присутствии отца — специально для него. Когда семья собиралась за столом, одна из сестер начинала поддразнивать другую по поводу какого-нибудь так называемого ухажера. Все происходило в добродушном настроении и воспринималось соответственно. Мать — к этому времени почти восьмидесятилетняя, но сохранявшая самообладание, если вообще прислушивалась к этим семейным играм, — объявляла, что дошла до точки, когда удовольствуется любым подобием зятя, и преподносила это в качестве шутки — довольно грубой для нее. Она имела в виду — в духе веселья, конечно же (все это было частью их общей игры), — что не только давно перестала привередничать в отношении потенциальных женихов, но и даже готова — если так захотят дочери — смириться с каким-нибудь нетрадиционным решением, как у меня с Холли Каплан. Отец притворялся, что шокирован тем, как мать неосторожно поощряет незамужних стареющих дочек найти хоть какую-то пару. Он притворялся, будто получает удовольствие от игры, но было нетрудно заметить, что ему неловко. И все же за компанию отец начинал с самым строгим видом рассуждать об очередном престарелом холостяке, вдовце или разведенном мужчине и выносил вердикт, что его намерения честны. Он, разумеется, не хуже матери и меня знал, что для Бетси или Жозефины не существует никакой реальной возможности брака или любого другого альянса.

Эти разговоры — или пародии на разговоры — происходили, когда я бывал дома в один из своих регулярных визитов. Думаю, из-за этого нелепого пустословия стареющих сестер и престарелых родителей я и боялся возвращаться домой. Как будто вся семья окончательно впала в деменцию и не знала, насколько бесповоротно и безвозвратно мимо нас прошла жизнь. Или иногда мне казалось, что это я выжил из ума или что мне все это просто снится — что я путаю прошлое и настоящее, как часто бывает в снах. Но через несколько дней пребывания дома я к этому привыкал. Впрочем, я все еще задавался вопросом, как им год за годом не надоедает эта игра.

⁂

В первые годы жизни в Нью-Йорке я иногда чувствовал угрызения совести из-за тягот, которые претерпевали Бетси и Жозефина в сравнении с моей жизнью. Возвращаясь домой, я упоминал им о своих чувствах, но они только смеялись и говорили, что я не представляю, насколько они свободны. Но я знал правду. Я видел их фарс насквозь. Я знал об ограничениях, которые они наложили на себя до конца жизни сами. И я говорил, что, возможно, еще сменю карьеру и приеду жить сюда, чтобы разделить с ними некоторые обязанности по уходу за старыми родителями. Говорил, что знаю, как часто их вызывают по ночам, как часто им приходится вставать и ехать через город, когда у матери случается очередное расстройство нервов, а у отца — припадок невропатии. Но в ответ они только качали головой и отмахивались. Они не желали слышать о том, чтобы я бросил карьеру в Нью-Йорке. Там мое место. Там я должен работать. В конце концов, это я мужчина в семье, говорили они, будто сами не занимались мужской работой в своей фирме по страхованию и недвижимости. И в конце концов, это же они, старшие сестры, и послали меня в мир, верно? Это они проследили, чтобы я выбрался из нашего домашнего окружения. Это с деньгами Жозефины и из дома Бетси я отправился в Нью-Йорк. Это одна из главных радостей их жизни, говорили они, и тогда я смотрел на них, видел, как они постарели, и вновь напоминал себе о том, насколько обязан им своей спокойной и достойной жизнью.

В другие, давние времена Бетси и Жозефину, разумеется, называли бы старыми девами. И они бы обязательно жили в одном доме с родителями, одевались и вели себя так, как подобает женщинам заметно старше замужних ровесниц — так раньше проявлялось особое почтение к целомудренным дамам. Собственно говоря, они действительно одевались и вели себя не так, как их замужние сверстницы. Но и не так, как было принято в другую эпоху. К тому времени, когда сестры достигли пятидесятилетнего возраста, их наряды превратились в нечто диаметрально противоположное. Собственно говоря, уже с сорока пяти лет они одевались скорее как молодые девушки, чем как замужние сверстницы — из которых многие уже, разумеется, были бабушками с подрастающими внуками.

В эти дни сестры еще не растеряли запасы энергии. Вдобавок к управлению собственной компанией они вели почти неистовую социальную жизнь. Об этом я на протяжении всех лет получал отчеты от Алекса. Хотя и сами Бетси и Жозефина, когда я приезжал домой, вечно хвастались посещениями не только дамских званых завтраков и деловых бранчей в центре города, но и балов дебютанток и Карнавала хлопка — приемов для дочерей и внучек их друзей, — а также поздними визитами в некоторые ночные заведения, куда они наведывались со знакомыми мужчинами. Согласно Алексу, их неугомонная активность считалась одним из семи чудес мемфисского света. Он отмечал, что с годами они сменили статус «этих ужасных девчонок из Нэшвилла» и стали отдельной мемфисской достопримечательностью. Но прежде всего — или вопреки всему — по меньшей мере в одном отношении они, согласно письмам Алекса Мерсера, стали посмешищем города. И это часто коробило меня по прилете или вылете из аэропорта. Ужасно было то, что при своих далеко немолодых фигурах они часто одевались по самой экстравагантной моде, которая, какой год ни возьми, могла подойти разве что очень юным, стройным и дерзким особам, а сестры выбирали, пожалуй, самые провокационные наряды. Если, например, в вечерних туалетах предпочтение отдавалось низким вырезам, их спины оголялись до самого начала внушительных ягодиц. А если в моду входили глубокие декольте, то их декольте проваливались между гороподобными грудями практически до пупа. Если все начинали носить юбки с разрезом, то сестры кромсали их куда выше коленей, обнажая мясистые ляжки, которые к тому времени достигли весьма солидного размера. Когда бы я ни приезжал домой, я всякий раз имел возможность воочию убедиться, что Алекс рассказывал правду. Иногда, перед тем как отправиться на вечер, они приходили к отцу, чтобы попросить нас оценить их нелепые наряды. Если мы, шокированные, теряли дар речи, они заливисто хохотали. Иногда мне казалось, что выход моих сестер — такая же шутка для них самих, как и для всех остальных. Были они посмешищем или нет, но мне редко удавалось улыбнуться даже при виде их гротескных костюмов или ужасного несоответствия их фигур попыткам принять соблазнительные позы. Потому что я всегда видел в них хотя бы напоминание о красивых старших сестрах моего детства в Нэшвилле.