Рой - Майкл Крайтон

— Привет! Что ты делаешь?

Наверное, она услышала плач ребенка.

— Плачу за прием у педиатра.

— У вас неприятности?

— Вроде того…

— Ладно, слушай, я только хотела сказать, что сегодня приду с работы рано — наконец-то! — и успею к ужину. Может, мне чего-нибудь купить по дороге?

— Вот здорово! — сказал я.

Тренировка у Эрика затянулась. Уже начало темнеть. Этот тренер всегда занимался с ребятами допоздна. Я расхаживал вдоль футбольного поля и пытался решить, стоит ли мне на это жаловаться. Родителям всегда очень трудно понять, балуют они детей или всего лишь обоснованно опекают. Николь позвонила по мобильнику и сказала, что ее театральная репетиция уже закончилась, и спрашивала, где я и почему я ее не забрал? Я сказал, что все еще с Эриком, и спросил, не сможет ли она доехать домой вместе с кем-нибудь из подружек.

— Ну, па-а-па… — процедила Ники с отчаянием в голосе. Можно подумать, я предлагал ей ползти домой на четвереньках.

— Эй, послушай, мы здесь застряли надолго.

Она ответила очень язвительно:

— Ну да, конечно.

— Это еще что за тон?

Но еще через несколько минут тренировка внезапно закончилась. На футбольное поле выехала большая зеленая машина с цистерной и вышли двое рабочих в масках и резиновых перчатках, с бачками за спиной для опрыскивания. Они собирались разбрызгивать какой-то детергент от сорняков или еще что-то в том же духе, и до завтра все занятия на поле отменялись.

Я позвонил Николь и сказал, что заеду за ней.

— Когда?

— Мы уже выезжаем.

— А как же тренировка этого гаденыша?

— Ники, что за слова?

— Почему он всегда у тебя на первом месте?

— Он не всегда у меня на первом месте.

— Нет, всегда! Он настоящий маленький гаденыш.

— Николь…

— Из-ви-ни.

— Увидимся через пару минут, — сказал я и отключил связь. Современные дети развиваются быстрее, чем в наши дни. Подростковый возраст теперь начинается лет с одиннадцати.

В полшестого дети уже были дома и сразу бросились к холодильнику. Николь схватила большой кусок волокнистого сыра и начала запихивать его в рот. Я велел ей прекратить, чтобы она не портила аппетит перед ужином. Потом я начал накрывать на стол.

— А когда будет ужин?

— Скоро. Мама приедет домой и привезет еду.

— А-га.

Николь вышла, а через несколько минут вернулась и сказала:

— Она извиняется, что не позвонила, но сегодня она опять будет поздно.

— Что?

Я как раз наливал воду в стаканы, расставленные на столе.

— Она извиняется, что не позвонила, но сегодня она опять приедет поздно. Я только что с ней говорила.

— Господи… — я разозлился. Я старался никогда не показывать при детях, что раздражен, но иногда это вырывалось само собой. — Хорошо.

— Пап, я очень хочу есть, правда.

— Зови брата и садитесь в машину, — сказал я. — Мы едем в ресторан.

Позже, этим же вечером, когда я относил малышку в кроватку, случайно задел локтем фотографию, стоявшую на книжной полке в гостиной. На фотографии была Джулия с четырехлетним Эриком в Солнечной Долине. Оба были одеты в лыжные костюмы, Джулия учила Эрика кататься на лыжах и лучезарно улыбалась. Рядом стояла фотография, на которой были мы с Джулией в Коне, где отмечали одиннадцатую годовщину свадьбы. Мы целовались в лучах заходящего солнца. Я — в яркой гавайской рубашке, у Джулии на шее — разноцветные бусы. Это было чудесное путешествие. Признаться, мы оба почти не сомневались, что Аманду мы зачали именно тогда. Я помню, как Джулия однажды пришла с работы и сказала: «Солнышко, помнишь, ты говорил, что май-тай опасны для здоровья?» Я ответил: «Да…» А она продолжила: «Ну вот, давай я сформулирую так — это девочка». Я был так потрясен, что содовая, которую я как раз пил, залилась мне в нос, и мы оба рассмеялись.

На другой фотографии Джулия и Николь вместе делали тесто для печенья. Николь сидела на кухонном столе. Она была еще такая маленькая, что ее ножки не доставали до края стола. Наверное, ей тогда было годика полтора, не больше. Николь сосредоточенно хмурилась, держа в ручках большую ложку с тестом, тесто стекало через край, а Джулия изо всех сил старалась не рассмеяться.

Потом была еще фотография с пешеходной прогулки в Колорадо. Джулия вела за руку шестилетнюю Николь, я нес на плечах маленького Эрика. Воротник моей рубашки потемнел от пота, а может, и от чего похуже, если я верно вспомнил тот день. Эрику, наверное, было всего два года, он все еще носил подгузники. Помню, ему нравилось закрывать мне глаза ладошками, когда я шел с ним по тропинке.

Фотография с прогулки соскользнула внутри рамки и стояла косо. Я постучал по рамке, чтобы поправить ее, но ничего не получилось. Я заметил, что некоторые фотографии поблекли, другие поприлипали эмульсией к стеклу рамок. Никому не было дела до этих старых фотографий. Малышка завозилась у меня на руках, потерла глаза кулачками. Пора было укладывать ее спать. Я поставил фотографии обратно на полку. Это были всего лишь старые картинки из других, счастливых времен. Из другой жизни. Казалось, они больше не имели ко мне никакого отношения. Потому что теперь все изменилось.

Мир изменился.

В этот вечер я оставил стол накрытым для ужина — как немой упрек. Джулия увидела это, когда вернулась домой — около десяти вечера.

— Прости меня, солнышко.

— Я знаю, ты была занята, — сказал я.

— Да. Прошу тебя, прости.

— Я простил.

— Ты у меня лучше всех, — Джулия послала мне воздушный поцелуй из противоположного конца комнаты и сказала: — Я хочу принять душ.

Она пошла по коридору, а я смотрел ей вслед.

По пути она заглянула в комнату Аманды и вошла туда. В следующее мгновение я услышал, как Джулия воркует, а малышка агукает. Я встал со стула и пошел к ним.

В полутемной детской Джулия держала малышку на руках и терлась о нее носом.

Я сказал:

— Джулия… ты ее разбудила.

— Нет, я ее не будила. Она не спала. Ты ведь не спала, моя крохотулечка? Не спала, правда, мой сладенький пупсик?

Малышка потерла глазки кулачками и зевнула. По ее виду было совершенно ясно, что кроха только что проснулась.

Джулия повернулась ко мне в темноте.

— Я не будила ее. Правда. Не будила. Почему ты на меня так смотришь?

— Как?

— Сам знаешь как. Как будто в чем-то обвиняешь.

— Я ни в чем тебя не обвиняю.