Цирк чудес - Элизабет Макнил

Он хохочет от своей неловкости и садится близко, слишком близко к ней.

– Я кое-что тебе принес, – говорит он.

Она хочет отодвинуться, но и так уже сидит на краю. Она беспомощна, как рыбка, которая едва шевелит плавниками, когда ее со всех сторон оплетают щупальца кальмара. Он сует руку в карман и достает сложенный лист бумаги. Потом разворачивает: это цирковая афиша с оторванными уголками на месте прибитых гвоздей.

– Я забрал ее для тебя, – сказал он. – Думал, тебе понравится.

Покажи нам стойку на руках, пока не появились другие чудеса!

Он улыбается во весь рот. Афиша – это подначка, напоминание о том, что она отличается от остальных.

– Оставь меня в покое, Ленни, – повторяет она. Ей хочется найти более весомые и обидные слова, которые способны ранить, но она не смеет или не может. Выпивка туманит ей голову. Ей нужно уйти; она должна быть дома и лежать под теплым одеялом.

– Да что с тобой такое? – спрашивает он и тянется к ее руке. Она отдергивает руку с яростью, которая изумляет ее саму, и резко встает. – Я просто хотел посидеть с тобой…

Она не оглядывается на него. В поле, вдали от музыки, ее глаза начинают приспосабливаться к полумраку. Она спотыкается, но видит свой дом в конце улицы. Он выглядит еще более убого, чем раньше, из-за провалившейся крыши в центральной части.

Деревья шелестят, как юбки. Скрипка заводит веселый мотив.

Один последний танец!

Нелл внезапно передумывает. Ей невыносимо находиться в одиночестве. Она помешает нежностям Чарли и попросит его вернуться домой вместе с ней или еще немного посидит с Люси.

Она готова вернуться к костру, когда кто-то вдруг берет ее за руку.

– Я же сказала, оставь меня…

Ее слова замирают на губах. Это не Ленни, а ее отец, и он улыбается, растягивая губы над почерневшими деснами.

– Мы не причиним тебе никакого вреда, – говорит другой, незнакомый мужчина. – У нас есть замечательная возможность для тебя.

Все теряет смысл. Зачем отец хватает ее за руку? Кто этот мужчина? Ее охватывает страх, и она пытается бежать, но едва успевает сделать шаг, как ее тянут назад и широкая ладонь зажимает ей рот. От руки пахнет древесным дымом и апельсиновой коркой.

– Отпусти меня! – она пытается кричать, но издает лишь невнятный шум. Она сопротивляется, начинает лягаться. Там, едва в двадцати футах, стоит ее брат. Она видит, как он наклонил голову и целует Мэри в шею. Ему нужно лишь увидеть ее, понять ее страх, хотя бы на мгновение.

– Я не хочу, чтобы она боялась. Не буду делать ей больно, – говорит мужчина.

Она замечает перевернутые усы и все понимает; она знает, что происходит, что они собираются сделать. Это Джаспер Джупитер. Она ощущает его присутствие как яд, распространяющийся по ее руке, по ее телу.

– Прости, Нелл, – говорит ее отец. Он начинает всхлипывать, но ей только хуже от этого. Она бы расколошматила его, если бы могла, переломала бы ему все кости. Она убила бы его с такой же легкостью, как заколола свинью. Она наступает ему на ногу, старается зацепить ногтями. Ее отец. Потом в голове остается только звон от удара. Она съеживается и приседает. Весь мир звенит и раскачивается.

Но она не собирается сдаваться. Быстро метнувшись вбок, Нелл высвобождает голову и кричит. Крик выходит сдавленным, но этого должно хватить. Должно хватить для того, чтобы ее брат хотя бы на мгновение поднял голову.

И он поднимает голову; она видит это.

Он смотрит в сторону шума, но он стоит в круге света, а она находится в темноте. Ее сердце пиликает быстрее, чем смычок по струнам.

Заметь меня, умоляет она.

Впервые в жизни ей хочется стать заметной, чтобы десятки глаз были устремлены на нее. Но Мэри хлопает его по ноге, и он отворачивается.

– Прости, прости меня, – снова говорит ее отец, пока ее волокут по улице и ее ноги скребут по земле. – Тебе там будет лучше, чем здесь, Нелли. Здесь для тебя ничего нет.

Молотильная машина, думает она, когда ее поднимают выше, когда руки обхватывают ее пояс, бедра и лодыжки, пока она извивается, лягается и царапается. Ярость приносит облегчение, в котором он может раствориться и стать тем, чего они ожидают от нее. Она представляет металлические молоты, стучащие по наковальням, струйки жгучего пара. Она прикусывает язык, так что чувствует во рту вкус крови.

– Мы не хотим делать тебе больно, – повторяет мужчина, и она рычит на него.

– Ты дашь мне те двадцать фунтов, правда? – шепчет ее отец. Наверное, он думает, что она не слышит его. – Видишь, какая она настоящая?

Двадцать фунтов?

Она успевает оглянуться, прежде чем ее заталкивают в фургон и захлопывают дверь. Она скребет дерево пальцами, ощущает жалящее проникновение заноз. Там был ее брат, весь желтый в свете костра. Он положил голову на плечо Мэри, как когда-то делал с сестрой, и их лица светились таким же неземным светом, как лики волшебного народа фейри.

Часть II

Фотограф становится фотографом не более случайно, чем укротитель львов становится укротителем львов.

Доротея Лэнг, цитата из книги Сьюзен Зонтаг «О фотографии», 1971

Тоби

В фургонах погасили последние свечи, но Тоби до сих пор подкармливает огонь. Сырое дерево трещит и дымится. Пока одна веточка сереет, другая вспыхивает. Животные ворочаются в своих клетках. Львица расхаживает взад-вперед.

Он думает о Нелл, думает о Нелли и старается отмахнуться от этой мысли.

Он прилаживает труп зебры, чтобы копыта не торчали наружу. Это старый самец, павший на дороге. Их зверинец часто прореживается из-за болезней или потому, что животные не могут адаптироваться к чуждому климату. Утром тройняшки освежуют тушу, выскребут и обработают шкуру, чтобы Джаспер смог продать ее в один из фешенебельных лондонских магазинов. Хорошие куски пожарят на вертеле, остальное потушат. Тоби протирает стеклянную пластину яичным белком и вставляет в фотографический аппарат. Пожалуй, свет слишком тусклый, но ему кажется важным запечатлеть это, быть свидетелем правды жизни и ее безобразного окончания. Он ныряет под накидку и отсчитывает одну минуту. Грива зебры откинута в сторону, черные губы разошлись, обнажая плоские зубы. По остекленевшему глазу ползает муха.

В нескольких милях отсюда его брат едет к ним по ухабистому проселку и везет с собой испуганную девушку. Тоби знает, что Джаспер добьется своего, потому что так бывает всегда.

Тоби смотрит на караван своего брата и испытывает внезапное желание покарать Джаспера. Ему хочется разорвать цирковые афиши, отпустить животных на волю. Хочется причинить боль своему брату, как тот причинил боль девушке. Он вспоминает ту ночь, когда разбил микроскоп брата, – погнутые медные лимбы, раскрошенное стекло, постыдное удовольствие от осознания того, что ты причинил душевную боль ближнему.

Они несколько недель сгибались над этим аппаратом, и Тоби чувствовал себя польщенным вниманием брата, как будто на него пролился особенный свет с горных вершин. Так было всегда: сколько он себя