Тяжелые бои на Восточном фронте - Эрвин Бартман

С наступлением сумерек мы собрали хворост в соседней роще и разожгли большой костер. Усевшись вокруг, мы принялись напевать давно знакомые песни, которые уже пели тысячу раз. Появился пожилой крестьянин. Стоя поодаль, он смотрел на нас и слушал, как мы поем. Дежурный унтершарфюрер, отвечающий за наш небольшой отряд, жестом пригласил его подойти поближе. Крестьянин подошел к нам. Мы улыбнулись. С ним заговорил один из наших товарищей, который знал несколько слов по-русски.

Но старик крестьянин ответил на чистейшем немецком:

– Вы не возражаете, если я послушаю?

Оказалось, что это украинский фольксдойче, этнический немец, предки которого обосновались на Украине много лет назад. Все засмеялись и с надеждой посмотрели на унтер-офицера. Тот кивнул и подозвал украинца:

– Подойдите и садитесь с нами у огня.

Пока мы непринужденно болтали, подошло еще несколько украинцев, и среди них молодая женщина приблизительно 25 лет.

– Еще несколько месяцев назад, – рассказала она, – у меня было три брата. А теперь нет ни одного. Всех увели коммунисты. Пять лет назад мои братья жаловались на колхозные порядки, – объяснила она. – Их тут же осудили, назвали кулаками, врагами народа. Понятия не имею, где они теперь. Мои письма властям остаются без ответа. Сейчас они арестовали почти всех, кто младше шестидесяти лет. Обвиняют в шпионаже. Один только Бог знает, где теперь мои братья.

– Нам всем повезло, что мы выжили, – сказал старик, взмахнув рукой. – Меньше десяти лет назад нас тут морили голодом. Страшные были времена. Даже были случаи людоедства: некоторые похищали детей, чтобы потом съесть их. Иногда, говорят, на это решались даже их родные, доведенные голодом до безумия…

Я с трудом мог поверить, что в таком плодородном крае может случиться голод.

– А вы сами видели что-нибудь подобное? – спросили мы. – Случаи людоедства?

– Самому не приходилось. Открыто такими вещами никто не занимался, тем более на виду у соседей, – ответил старик, опустив глаза. Он поднял ветку, лежащую у костра, с грустным видом поднес к огню и держал, пока та не начала тлеть. – Во время голодомора я потерял четырех внуков. Да, голодомора – так мы называем эти страшные времена. – В его мокрых от слез глазах отражались языки пламени. – А лакеи коммунистов прибивали к стенам и телеграфным столбам плакаты, на которых было написано, что есть детей – это варварство.

– А из-за чего начался голод?

– Да никакого голода не было, – ответил старый крестьянин, и в его хриплом голосе послышались нотки отвращения. – Это делалось преднамеренно[12]. Мы сопротивлялись коллективизации. Доходило до того, что некоторых заставляли собственноручно рыть себе могилы и тут же расстреливали. Они забрали у нас инвентарь и весь урожай. Не было никаких сил смотреть на то, как голодают наши люди: лица матерей почернели, детишки исхудали, их кости сделались тонкими, как барабанные палочки. Я ненавижу Сталина, и пусть Бог услышит мои слова!

Теперь, чувствуя себя скорее освободителем, нежели завоевателем, я был убежден, что наше присутствие в этой части света целиком и полностью оправдано. Я ведь собственными ушами слышал, что рассказывали люди о сталинской жестокости. И решил, что, описывая большевизм, Гитлер нисколько не преувеличивал – или, по крайней мере, так мне казалось в то время…

Мрачное молчание нарушил веселый голос унтершарфюрера:

– Друг мой, теперь здесь мы, и вам больше не стоит беспокоиться о Сталине.

И звучным голосом он запел: «На лугу цветочек маленький расцвел…» – фрагмент из известного нацистского марша «Эрика».

Пение помогло немного смягчить воцарившуюся атмосферу отчаяния. За первой песней последовали другие, как на немецком, так и на украинском языках. Все собравшиеся возле костра наслаждались веселой компанией до тех пор, пока не пришел унтерштурмфюрер (лейтенант войск СС) и не напомнил, что настало время отбоя. Мы умоляли его разрешить нам продолжить эту стихийную вечеринку.

– Нам ведь не повредит немного получше узнать местных жителей, – пробовал объяснить наш унтершарфюрер.

– Когда я подаю команду, – поднял голос унтерштурмфюрер, – то ожидаю немедленного повиновения – без колебаний и ненужных вопросов. Вы понимаете? Вы же солдат «Лейбштандарта»!

– Но, унтерштурмфюрер!.. – рискнул вмешаться кто-то из моих товарищей, но офицер сразу же перебил его:

– Еще одно слово, и каждый из вас предстанет перед военно-полевым судом СС.

С этими словами он круто развернулся и исчез в тени соседних деревьев.

А наш унтершарфюрер – сын фермера с румяным лицом – негромко, но так, чтобы все услышали, проговорил:

– Любитель правил и инструкций… А ладить с людьми так и не научился…

Вообще-то подобное буквоедство было редким явлением: другие командиры, под началом которых мы служили, были все, без исключения, прекрасными людьми и умели расположить к себе простых солдат. Несмотря на приказ унтерштурмфюрера завершить посиделки у костра, наш непосредственный начальник разрешил нам задержаться там до полуночи…

Выспавшись, мы продолжали путь к линии фронта. На синем небосклоне ярко сияло солнце, а мы, словно туристы, внимательно разглядывали проплывающие мимо пейзажи. В полях цвели огромные – выше человеческого роста – подсолнухи.

– Какие красивые, – сказал я нашему унтершарфюреру.

– Да уж, красивые – только это смертельная ловушка для пехоты.

Несколько дней спустя полил сильный дождь. Под колесами наших грузовиков и бронетранспортеров дороги быстро превратились в грязное месиво. Раз за разом мы вынуждены были вылезать из грузовиков, чтобы вытолкнуть их из грязи. Однажды мы никак не могли вытащить застрявший грузовик. Тогда откуда-то подвели колонну военнопленных; это были первые русские солдаты, которых мне довелось увидеть. Их заставили веревками вытаскивать завязшие в грязи грузовики и мотоциклы. На следующий день в небе снова ярко светило солнце. Грязь быстро высохла, и дороги вновь стали проходимыми.

Я был одним из 674 новобранцев, прибывших в составе пополнения, чтобы компенсировать тяжелые потери, понесенные «Лейбштандартом» во время недавнего сражения под Уманью и захвата Киева.

Однажды нас выстроили у ограды прекрасного загородного дома, который служил нашим полковым штабом. Зепп Дитрих, командир «Лейбштандарта», подошел к нам, пожал кое-кому руки и дружески поприветствовал. В это время офицеры начали отбирать личный состав для своих подразделений. Наши ряды быстро редели, и вскоре я оказался в числе десятка молодых солдат, перед которыми стояли Зепп Дитрих, унтерштурмфюрер и роттенфюрер.

– 4-я рота – это хорошо экипированное подразделение атаки. Имеет на вооружении 12 минометов и 12 станковых пулеметов, распределенных по трем взводам, – объяснил унтерштурмфюрер. – В каждый пулеметный расчет входит пять шутце (рядовых). Шутце номер один несет и стреляет из пулемета. Шутце номер два отвечает за лафет, треножник для направления пулеметного огня в определенный сектор обстрела. Каждый из остальных членов расчета несет по два ящика с патронами – по 600 патронов в каждом – и запасной пулеметный ствол. – Посчитав, он отобрал восемь моих товарищей. – Эта группа отправится с роттенфюрером, который сопроводит вас к пулеметным взводам.