Скрипка дьявола - Йозеф Гелинек

Когда они вчетвером уже собирались выйти на площадь перед Национальным концертным залом, им преградили путь двое полицейских. Пердомо показал свой жетон, считая, что теперь их немедленно пропустят. Но один из полицейских сказал:

— Сожалею, инспектор, но произошла кража чрезвычайно дорогого инструмента, и мы получили приказ всех обыскивать.

Пердомо в шутку поднял руки, как бы предлагая начать с него, но полицейский оставил его жест без внимания.

— Прошу вас, откройте ваши футляры.

Элена и Роскофф поставили инструменты на пол и присели на корточки, чтобы расстегнуть замки футляров, которые запели, как механические сверчки: клик-клик-клик!

Но вот крышки футляров были откинуты, и полицейских ослепил золотой блеск инструментов, сиявших, словно доспехи кирасира на ярком солнце.

— Скрипки здесь нет, — с некоторым раздражением заявила Элена Кальдерон. — Мы можем идти?

Полицейские бесстрастно смотрели на них. Они были похожи на андроидов, запрограммированных только на один вид деятельности.

— Достаньте инструменты, — приказал один из них.

— Да это просто смешно, — возмутился Роскофф.

Но его сетования ни к чему не привели, потому что и ему, и Элене в конце концов пришлось подчиниться, и полицейские принялись шарить во всех отделениях, простукивать костяшками пальцев стенки футляров, чтобы убедиться, что они не двойные. Удовлетворившись осмотром, старший из полицейских проговорил, обращаясь к русскому, который не торопился убрать свою тубу:

— Ничего себе инструментец. Сильно нужно дуть, чтобы извлечь из него звук?

— Покажи им, Георгий, — сказала Элена.

Но русский ограничился каким-то медвежьим ворчанием и стал укладывать огромную тубу в футляр.

— Вы можете идти, — сказали полицейские. — Извините за доставленные неудобства, мы только выполняем приказ.

Все четверо заторопились покинуть здание, словно опасались, что им могут устроить еще одну проверку, и, оказавшись на улице, поняли, что прошел ливень: чудесно было вдохнуть полной грудью воздух, пахнущий озоном, который принес с собой дождь.

Пердомо обернулся бросить последний взгляд на место преступления и заметил на верхнем этаже северного фасада Национального концертного зала несколько широких окон с задернутыми белыми шторами. На одном штора была отодвинута, что позволяло разглядеть пухлую фигуру Жоана Льедо, который бесстрастно наблюдал за ними, в то время как они все дальше уходили от здания.

Тем временем в Париже…

Узнав от своего друга, скрипичного мастера Роберто Клементе, о том, что Ане Ларрасабаль убита, Арсен Люпо решил включить телевизор, чтобы посмотреть, просочилась ли эта новость в средства массовой информации, но не услышал в новостных выпусках ничего по этому поводу.

Он налил себе арманьяка, зажег сигару «коиба» — он имел обыкновение курить их, когда спускался вечер, — и, поразмыслив над новостью, которую ему только что сообщили его испанские друзья, решил снова позвонить им.

На этот раз ему ответил сам Роберто:

— Здравствуй, Арсен. Я как раз говорил Наталии, что ты так и не сказал, по какому поводу звонишь.

— Возможно, я через несколько дней приеду в Мадрид, поэтому хотел узнать…

— Можно ли остановиться у нас? — перебил его Клементе. — Мог бы и не спрашивать, ведь ты знаешь, мы всегда готовы тебя принять. Когда ты приезжаешь?

— Еще не знаю. Завтра хочу переговорить с Кружком любителей изящных искусств, они просили меня прочитать лекцию, а я не знаю, о каких числах идет речь. Сказали что-нибудь по радио про Ларрасабаль?

— Да, — ответил Клементе. — По национальному радио, которое транслировало концерт, только что сообщили, что она умерла.

— Но не сказали от чего?

— Нет.

— Откуда вы с Наталией знаете, что это не был несчастный случай, что ее убили?

— Во время антракта мы встретили одного своего клиента, скрипача этого оркестра, который слышал в мужской раздевалке разговор, что ее задушили.

— Задушили! Боже мой! Ведь ей было всего двадцать шесть лет.

— Ты хорошо ее знал?

— На самом деле нет. Ларрасабаль — одна из моих недавних клиенток, хотя оба раза, когда она заходила в «Музу», мы довольно долго болтали, поскольку ей ужасно нравилось практиковаться во французском. В первый раз она принесла мне скрипку полтора года назад, чтобы я ее проверил. Я переделал колки, которые были слишком тугими, отрегулировал смычок и почистил скрипку внутри. Во второй раз она пришла, как ты знаешь, чтобы я вырезал ей дьявола на завитке скрипки.

— Арсен, я боюсь, ее убили из-за этой скрипки, тебе не кажется?

— Об инструменте что-нибудь говорят?

— Пока нет, но неужели ты сомневаешься, что его украли?

— По правде сказать, нет.

— Ты не думаешь, что тебе надо связаться с полицией и рассказать о происхождении этого инструмента?

Прежде чем ответить, Арсен Люпо глубоко затянулся «коибой».

— Этой истории семьдесят лет, Роберто. Кроме того, это только предположения.

— Но если это как-то связано с тем, что случилось сегодня вечером?

— Не думаю, что полиция станет меня слушать. Они очень заняты, а я всего лишь бедный старик, занимающийся созданием инструментов, которые давно вышли из моды.

Клементе намекал на разговор, который был у них с Люпо на следующий день после того, как Ларрасабаль зашла в мастерскую в первый раз, почти полтора года назад. Люпо высказал Клементе свое убеждение в том, что скрипка Ларрасабаль работы Страдивари и есть тот самый инструмент, что принадлежал легендарной французской скрипачке Жинетт Невё, в тридцатилетием возрасте погибшей в авиакатастрофе.

Невё считалась в свое время одной из величайших исполнительниц. Ее поклонники до сих пор вспоминали, что в 1934 году, когда ей было пятнадцать лет, она выиграла Международный конкурс имени Генрика Венявского, в котором принимали участие сто восемьдесят скрипачей, включая Давида Ойстраха из России, занявшего второе место. Принимая во внимание, что Ойстрах вошел в историю как один из трех величайших скрипачей, даже людям непосвященным легко представить огромный талант, которым должна была обладать Жинетт, чтобы одержать над ним победу.

Скрипка Невё обладала характерным звучанием, чистым и одновременно мощным, ее игра завораживала слушателей по всему миру, пока, из-за начала Второй мировой войны, ей не пришлось временно прервать гастроли и заняться записью дисков. 20 октября 1949 года, какое-то время пробыв беженкой в Южной Америке, она решила возобновить концертную деятельность. Ее выступление в парижском концертном зале «Плейель» имело какое-то вещее название: Концерт прощаний. Через восемь дней она села в Орли на самолет, который должен был доставить ее в Нью-Йорк.