Цитадель - Фумико Энти

Добравшись до Суги, Сиракава совсем обезумел. Он знал о женщинах всё, когда дело касалось гейш или простолюдинок, но невинный ребёнок, воспринимавший его как отца… Это было совсем иное чувство, оно пьянило Сиракаву своей молодой, терпкой свежестью. Он словно женился заново, и каждый день приносил ему новое неизведанное удовольствие.

В свободные от службы дни он увозил Сугу на горячие источники в Иидзака, прихватив с собой приближённых и хозяйку любимого ресторанчика. Там все величали Сугу «молодой госпожой», там не было посторонних глаз, и Суга могла расслабиться, млея в объятиях Сиракавы, так что всякий раз после таких поездок она расцветала всё пышней и пышней, словно махровый пион, который, медленно распускаясь, становится ярче и благоуханней, и, наконец, совсем утратила очаровательную робость первых дней, когда была просто девочкой-служанкой.

Увлёкшись Сугой, Сиракава совсем забыл дорогу в покои Томо. И Томо сломалась, не вынеся мучительной неуверенности ожидания в холодной постели. Постели, в которую никто никогда не приходил. Все были уверены, что из-за бурных любовных похождений Сиракава утратил способность производить потомство, так что детей у него было лишь двое — Митимаса и Эцуко. Но даже гипотетическое предположение, что Суга может родить, приводило Томо в безмолвный ужас. Пропасть между нею и мужем становилась всё глубже — гораздо страшнее и глубже, чем некогда рисовало её воображение. Да, оставалось только признать, что эта зияющая дыра становится всё более зловещей с каждым днём. С каждой ночью. И только теперь до Томо дошло, почему тогда, в гостинице «Дзёсюя», она ничего не сказала мужу об оставшихся у неё деньгах. Томо была воспитана в абсолютной честности. Честной нужно быть с любым человеком, тем более с мужем. Прежде она никогда не обманывала супруга в финансовых вопросах. Она с презрением относилась к так называемой «мудрости» жён, тайком бравших деньги на собственные расходы. И вот теперь сама докатилась до этого… Томо охватила щемящая грусть. Но тут же в её душе вскипело новое, незнакомое чувство несгибаемой силы, — словно сквозь её тело продели сверхпрочный тонкий стержень…

Вообще-то по трезвому размышлению дела её были отнюдь не так уж плохи. Многие видные и богатые люди давно избавились от своих старых жён, словно от стоптавшихся дзори[39], и отправили их доживать жизнь на родину, возведя в ранг законных супруг красавиц майко[40]или гейш. Новых жён они окружили безмерной роскошью. Но своей честностью и скромностью Томо сумела завоевать расположение самого губернатора и его супруги, так что Сиракава вряд ли осмелится на подобное… Хотя он настолько сейчас потерял голову, что только всевышний знает, на какую подлость он может пойти… До Реставрации Мэйдзи законы семейного кодекса были куда суровей. Уважение к законной супруге было непреложным законом, наложница оставалась просто наложницей. Но теперь в силу вошли захудалые выскочки из провинции, стремившиеся получить сразу всё — «и власть, и красавиц», как пелось в одной популярной песне, — так что статус законной жены, и так всецело зависевшей от супруга, стал и вовсе шатким. Порой Сиракава, потеряв всякую совесть, вызывающе демонстрировал всем свою страсть к Суге. В такие моменты Томо хотелось вернуться на Кюсю, прихватив с собой те самые деньги и Эцуко. Но всякий раз её останавливала мысль о будущем дочери, становившейся ослепительной красавицей. И Томо сдалась. Благодарение богам, Эцуко дружна с Сугой, а отец обожает дочь. Разумеется, Эцуко лучше расти в роскоши под крылом высокопоставленного родителя, нежели прозябать в нищете захолустья. Только бы у Томо хватило сил вынести всё…

И огонь неистовой ярости Томо всякий раз гас, подёргивался пеплом, словно угли. Если она уедет, Сиракава добром не кончит. Он хитёр и изворотлив, но без правильной, честной жены он поскользнётся рано или поздно. Он непременно совершит чудовищную ошибку. У мужа много врагов — Томо прекрасно знала это. Теперь она наблюдала за мужем словно издалека, обретя способность смотреть на него глазами стороннего человека. Томо не преуспела в науках и не могла проникать в суть вещей. Она не умела слушаться своих чувств. Она привыкла жить по кодексу женщины феодальной эпохи и считать своим долгом служение семье и супругу. Но теперь в ней зрел протест против этой морали.

Каждый день ей нужно общаться, словно бы ничего не случилось, с женщиной, что однажды отнимет у Томо всё. Разве это справедливо? Как почитать распутного супруга, для которого её многолетнее истовое служение, самопожертвование и обжигающая любовь — всего лишь надёжность вышколенной служанки? Нет, такой муж не достоин любви, и брак с ним — уродливый фарс… Собственно говоря, у неё уже отняли всё — мужа, которому она верно служила, дом, о котором она неусыпно пеклась… Томо стояла среди пепелища, отчаянно пытаясь понять, что же ей делать. Если она упадёт, ей уже не подняться. Тройное парадное кимоно с фамильным гербом, угодливость слуг ничего не изменят. Они не вернут ей уверенности в себе. О, если бы можно было вернуться назад, в те времена, когда она доверяла супругу, несмотря на его многочисленные измены… Увы! Бурный поток неумолимо нёс её в смутную даль, и она лишь с тоскою взирала на проплывавшие мимо недосягаемые берега…

В результате Томо, пересилив себя, с удвоенным рвением взялась за дом — и за себя. Она возвела аккуратность в культ, не позволяя и волоску выбиться из причёски. Она не померкла в сиянии ослепительной Суги. По мере того как хорошела и расцветала её конкурентка, прямая спина Томо обретала столь горделивую силу, что изумлялись даже видавшие виды слуги. Томо молчала, но в этом молчании крылось нечто такое, что было сильнее лжи и обмана и страшнее, чем гнев самого Юкитомо.

Однажды Томо получила письмо от матери, начертанное корявыми иероглифами. Томо ничего не сообщала родным о нововведениях в доме, но, видно, кто-то, знакомый с семьёй Сиракава, приехав на Кюсю, открыл матери правду. Мать пришла в ужас, представив, как её дочь живёт под одной крышей с молоденькой наложницей, и написала Томо.

Никто в семье не достиг столь высокого положения в свете, как Сиракава, а потому Томо должна благодарить богов за удачу, писала она. Такие влиятельные господа и прежде нередко брали в свой дом наложниц. Но старой жене следует ещё больше заботиться о собственной внешности и не опускаться, дабы не потерять мужа…

Да, у Томо двое детей — Митимаса и Эцуко, и Томо вряд ли совершит опрометчивый поступок… Однако мать всё равно беспокоилась: ревность жены не должна вредить детям! Иероглифы были кривые, неровные, линии прерывались и бумагу усеивали кляксы, однако строки дышали искренней тревогой. Мать старательно пыталась донести до Томо свои мысли. Читая, Томо словно воочию слышала голос, уговаривавший её, как ребёнка, и невольно расплакалась, словно девочка. Эти сладкие слёзы на миг возродили тупую боль в сердце, которую она постаралась забыть. Но если чувства угасли, к чему тогда подобные наставления? Сколько раз в своей жизни она слышала о покорности господину? Нет, Томо давно отринула этот кодекс. Ей пришлось сделать это. Так что интерес в ней вызвали лишь последние строки письма: «В этом бренном мире, полном адских горестей и страданий, невежество вынуждает человека совершать грехи — один за другим… А посему доверься воле милосердного Будды Амиды[41], денно и нощно поминай его имя и предоставь ему судьбу свою. Как бы мне хотелось, пока я жива, встретиться с тобой и поговорить об этом… Я так надеюсь, что господин Юкитомо когда-нибудь дозволит тебе навестить отчий дом».