Спиридов был - Нептун - Иван Фирсов

На этом злоключения не кончились. Кое-как добравшись до Красной Горки, эскадра по сигналу флагмана стала на якоря. После обеда Апраксин немного вздремнул, но не спалось. Он в одной рубашке вышел на адмиральский балкон и подставил лицо припекавшим лучам солнца. Сквозь полуденную тишину откуда-то донеслись вскрики. «Никак капитаны запировали, небось вместе съехались».

Потом оказалось, что капитаны не только гостили друг у друга, но кое-кто без разрешения флагманов съехал на берег. Глядя на них, потянулись на берег их помощники, корабли на рейде оставались под присмотром неопытных офицеров...

Генерал-адмирал вызвал флагманов, пропесочил англичанина Сандерса и шведа Вильстера. Раньше Петр сурово спрашивал за малейший проступок.

— Капитаны нынче вовсю разгильдяйствуют. Якоря не могут выбрать вовремя, канителятся, на экзерцициях в ордер баталии себя поставить на положенное место не изволят.

Флагманы, казалось, довольно безмятежно внимали Апраксину. «Почуяли, стервецы, раздолье. Рыба-то с головы гниет. Правители в столице, то в пьянстве то в разврате», — досадовал Апраксин. Но закончил без обиняков:

— О непорядках учиним приказ, с нерадивых взыщем деньгой.

Из приказа генерал-адмирала:

«Корабли непорядочно и своему командиру флагману не следуют. Понеже сего прежде мы видим на кораблях многие непорядки, при работах люди бранятся непотребно, не по делу, вижу, капитаны на берег самовольно съезжают, а корабли в худости оставляют...»

Завершая кампанию, президент Адмиралтейств-коллегии усмотрел и главное зло: «Даже в боевом строю некоторые капитаны шли не так, как по морскому искусству довлеет, как надлежит во время боя...»

В Петербурге на стапелях Адмиралтейства достраивался 100-пушечный линейный корабль «Петр I и II». Чертежи для него рассчитывал и вычерчивал сам Петр, а главным советчиком и строителем состоял Федосей Скляев. Генерал-адмирал Апраксин частенько заглядывал к нему.

Сутулую фигуру его на стенке заводского причала в вечерних сумерках Апраксин заметил издалека. Вместе с ним зашагали по мосткам на верхнюю палубу. В пустынных артиллерийских доках, протянувшихся на добрую полсотню саженей, гулко отражались звуки шагов. Год назад такого не было, до позднего вечера не смолкал гвалт мастеровых на стапелях.

— Нынче мастеровых и работных людей поубавилось вдвое, — пожаловался Скляев.

— Казна пустеет, — пожевал губами Апраксин, — деваться некуда. Воры кругом, тащат деньгу в открытую.

— А жаль, — грустно проговорил Федосей, поглаживая свежеструганые доски переборки. — Лебединая песня Петра Алексеевича. Сами аглицкие мастера хвалят. У них на верфях таких судов до сих не выделывают. А про деньгу верно молвишь, Федор Матвеич, где ей взяться? Данилыч заново хапает без зазрения. Мало того, Собакин жалится, тащит гвозди, железо, ничем не брезгует.

Вечером Апраксин наведался к брату Петру, президенту Юстиц-коллегии. В доме еще горевали по большой беде — внезапной кончине любимого сына, капитана третьего ранга Александра Апраксина.

— Скрутило его в неделю, — заливая печаль вином, ронял слезы Петр, — всех лекарей в Петербурге поднял, так и не докумекали, отчего косая его срубила.

— Все под Богом живем, — успокаивал брата Федор, — царство ему небесное. — Помолчав, скривился: — Вона, таких, как князюшка, лихоманка стороной обходит. Слышь-ка, Катерина ему мильонные долги списала, споро президентом Военной коллегии опять поставила.

Петр водил когда-то генералом полки в бой.

— Знамо, учуяли в полках силу. Под себя ее подминают. Нынче-то меж собой у них нет преграды. Вспоминают небось, как в постели валялись по молодости.

— Одного поля ягоды. Она-то из портомой вылезла, а Данилыч сам черт не разберет, из какой грязи произошел. А нынче державой верховодят. Мнят о себе без меры.

— Не к добру сие, — зевая, ответил Петр, — она-то без правоты на трон взгромоздилась, а светлейший вовсе правление переиначивает, власть его ослепила. Однако сколь веревочке ни виться...

Рождественские праздники 1726 года в Петербурге не обошлись без скандала. На одной из ассамблей, еще продолжающих иметь место, изрядно подвыпивший Петр Бредаль разбушевался. Его задела каким-то колким замечанием супруга англичанина, капитана Лоренца. Норвежец в долгу не остался, обозвал англичанку непристойным словом. За жену вступился капитан Лоренц и был публично тут же избит Бредалем. Под горячую руку получила пару оплеух и пришедшая на помощь мужу верная супруга...

Императрица повелела судить разбушевавшегося капитан-командора. Суд флагманов был скорый и приговор единогласный: «Подлежит разжалованию в матросы на три месяца».

Бредалю относительно пофартило. Три зимних месяца он отсиделся в своей квартире на матросском довольствии...

— Часом, как бы британцы за своего земляка не вступились, — шутили подвыпившие капитаны на квартире Бредаля.

И как в воду глядели. Еще снег не сошел на берегах Невы, из Лондона пришли депеши из посольства. Британское Адмиралтейство встревожено появлением в русском флоте 100-пушечного линейного корабля. Первый лорд Адмиралтейства вызвал адмирала Роджера:

— Готовьте к весне эскадру, пойдете к берегам России. Надо показать наконец-то русским, кто является владычицей морей...

После свидания с канцлером Головкиным президент Адмиралтейств-коллегии добился-таки приема у императрицы. За четыре месяца казна недодала флоту полмиллиона рублей. С этого и начал разговор Апраксин.

— Государыня, вам ведомо от Головкина, английские лорды в нынешнюю кампанию намереваются к нашим берегам отправиться. И хотя намерения их вам невестимы, но, видать, не с доброй волей.

— Так надобно встретить их подобающе. — Екатерина держала тон, но Апраксин сдвинул брови:

— Порохового зелья нынче в цейхгаузах на треть положенного, на корабликах паруса обветшали за два года, наполовину такелаж гнилой, офицерам и матросам жалованье не плачено.

Екатерина начала раздражаться:

— Ну так спроси у Меншикова, он деньгами распоряжается.

— Спрашивал, казна нынче пуста.

— Как подати соберут, все тебе будет, — закончила разговор Екатерина...

Выходя из приемной, Апраксин досадовал: «Вотчины и поместья раздаешь налево и направо, балы правишь, дворню плодишь, а служивым копейки не сыщешь. Видимо, не скоро от тебя дождешься».

Вызвал своего старинного помощника, вице-президента Адмиралтейств-коллегии адмирала Крюйса.

— Корнелий Иванович, сколь у нас не плачено по эскадрам ревельской да кронштадтской, не попомнишь?

— На круг, ваше превосходительство, тыщи две-три, не менее.

Апраксин потер переносицу.

— Многовато, да Бог с ними. Передай в контору, пускай казначей все сосчитает и мне доложит. Я из своих денег на флот пожалую. Кампания на носу, а какие вояжи без жалованья? И так офицеры нищенствуют, а матросы пропитанием положенным не довольствуются.