Ребёнок от сводного врага - Каролина Дэй

Кому я сделал больно, что судьба наказывает меня так жестоко?

— Ты все выдержишь, я верю в тебя.

— Ага.

— Я позову доктора, милый. Мне пора уходить, — она разворачивается ко мне спиной, только сейчас замечаю небольшую дорожную сумку в ее руках.

— Куда?

— У меня самолет через два часа. Я улетаю в Милан на шопинг.

— На шопинг?

— Ну да. Я не могу его отменить! Прости, дорогой. Я приеду через две недели и привезу тебе много красивых футболок. Вот увидишь, они тебе понравятся. — Девушка подходит ко мне, оставляет поцелуй на лбу и покидает палату. Говорят, в лоб целуют покойников, именно им я ощущаю себя сейчас.

Мертвецом, которому суждено лежать всю жизнь…

После ухода Марины я ощущаю лишь пустоту. Даже аромат ее духов выветривается вслед за хозяйкой, остается только запах медикаментов. Он проникает внутрь меня, окончательно пробуждает своей резкостью и моей ненавистью к лекарствам. Я ненавижу больницы, ненавижу места, где тебе сообщают о неполноценности и тыкают этим в лицо.

— Доброе утро, Даниил, — в палату заходит женщина в маске и белом халате, в руках у неё планшет. — Как себя чувствуете?

— Прекрасно!

— Жаль. Сегодня я испорчу вам настроение, — улыбается женщина сквозь маску.

— Я пару месяцев не смогу играть за нашу сборную. Спасибо, утешили.

Женщина какое-то время глядит сначала в планшет, затем на меня, будто я соврал ей. Но Марина сказала, что мне сделали операцию на ноге. Учитывая больничный, восстановление, физиотерапию и ускоренную реабилитацию, я застряну в этих стенах от силы на полгода.

— Мне жаль, Даниил, но ты никогда не сможешь играть в футбол.

— Что? — спрашиваю, удивленно уставившись на врача. Если бы она стояла ближе, а у меня оказалось побольше силёнок, то я бы схватил ее за шкирку и попросил рассказать в подробностях. Силой. Чтобы не смела врать или оправдываться.

— У вас осколочный перелом голеностопа и голени. Вам придется пройти длительное восстановление и забыть о спорте. Вы можете поддерживать форму, ходить в спортзал, когда восстановитесь, но о футболе можете забыть.

Слова доктора больше похожи на приговор. Последняя надежда, за которую я держался, сгорает в адском пламени, тонет в Мертвом море.

Я мечтал о футболе с самого детства. Ходил во все секции, куда меня водила мама, был лучшим в команде. Я хотел стать тем, кем являлся до травмы, всю жизнь стремился к этому, а сейчас лишился в один миг.

Девушка бросила, от футбола я вынужден отказаться. Класс. Еще родители черт знает где. Наверное, отец сейчас зайдет и тут же начнёт говорить о том, что мне нужно возглавить компанию. Он не скажет ничего о травме, наймёт лучших врачей, если ещё этого не сделал, поставит на ноги и введёт в курс дела уже на следующей неделе, когда я перестану чувствовать себя овощем.

Он не станет сочувствовать мне, как мама…

— Мы введем обезболивающее, вам станет легче. Если появится сонливость — не пугайтесь. Поправляйтесь.

Не знаю, когда и кто вводит мне лекарство, но боль так и не проходит. Она связана отнюдь не с травмой, как многие могут подумать, а с эмоциональным состоянием. Хотя мне кажется, что они срослись воедино, когда врач поставила диагноз, вынесла приговор, который я буду переживать всю оставшуюся жизнь.

Двадцать пять лет я стремился к успеху, а потерял все в один день.

— Дан…

Словно издалека до меня доносится аккуратный ангельский голос. Я еще не хочу спать, пытаюсь сфокусироваться на обладательнице голоса, но мне это не нужно: я узнаю его, несмотря на то, что слышу так редко.

Эльза осторожно садится неподалеку на стул, прищуривается. Не хочу спрашивать, что она здесь забыла с сочувствием на лице. Она не смотрит на меня, не смотрит на ногу, обколотую спицами. Зачем тогда пришла? Родители послали? Наверное. Вряд ли она пришла бы по своей воле.

— Как ты себя чувствуешь? — деликатно спрашивает она, подняв прозрачно-небесные глаза на меня.

— Мне сломали голеностоп, поставили крест на карьере футболиста, а девушка уехала на шопинг на целый месяц. Как ты думаешь, как я себя чувствую? — сквозь усталость из моих уст звучит резкость.

Черт возьми, не смотри на меня так испуганно! Я имею полное право злиться на эту чертову несправедливость! Я шел к своей мечте столько лет, а ее оборвали на одном поганом матче! Я не смогу выйти на поле! Никогда! А ты смотришь на меня снисходительно-испуганно, будто кричишь, что я это заслужил, но боишься сказать вслух!

— Мне жаль…

— Что тебе жаль? Что я лежу в больнице? Что на меня нацепили эту хрень? — показываю на аппарат на ноге. — Или что я лишился мечты? Да хватит уже щуриться! — выкрикиваю внезапно. Только кому? Ей или себе?

— Я не могу на тебя смотреть, — вздрогнув, отвечает девчонка.

— Что, настолько страшный?

— Нет, ты лежишь в белой палате и на белом постельном белье. Мне больно смотреть на белый цвет.

Почему больно? Как может быть больно смотреть на стены или на постельное белье? Ничего не понимаю. Однако мозг постепенно расслабляется, а веки начинают тяжелеть. Доктор сказала, что обезболивающее скоро подействует, и я захочу спать. В глубине души мне хочется надеяться, что эта ситуация — плохой сон, а я проснусь завтра и выйду на поле за свою страну. Самообман никогда не помогал мне. Но может, сейчас самое время?

— Мне правда жаль, Дан…

Это последнее, что я слышу перед тем, как погрузиться в царство Морфея. А последнее, о чем я задумываюсь, что этот нежный голосок, полный сожаления и боли, впервые зовет меня Даном.

Как я когда-то попросил…

Он красивый, когда спит. Всегда был красивым, надо признать, каким бы непереносимым ни был и как бы я ни ненавидела мир, который окружает нас, ни проклинала судьбу, которая заставила меня прийти сюда и слушать размеренные пиканья приборов. Вру. Не судьба дала пинок и приказала приехать в частную клинику, а родители.

Мама позвонила с Мальдив на следующий день и попросила приглядеть за «братиком». Почему не прилетели сами? Не знаю. Мама что-то упомянула о плохой погоде и постоянных дождях. Они даже свадьбу хотят отложить. Странно, если честно. Гугл сказал, что на Мальдивах никаких аномальных осадков нет, весь день светит солнце, а волны спокойно омывают побережье.

Белые стены ослепляют. Еще немного, и я достану из рюкзака солнцезащитные очки — настолько сильно белый давит на глаза. Лицо Дани остается таким же спокойным и невозмутимым, но стоит ему проснуться, на смену спокойствию придёт боль. Боль, которую ничем не утолить.

Помню, как подошла к медсестре на следующий день после первого посещения и задала один вопрос: