Глубокая разведка - Владимир Добряков

А там уже прозвучал сигнал тревоги. Летчики выбегают из палаток. Злобин выбивает из-под шасси колодки, открывает фонарь и бежит в палатку за шлемофоном и парашютом. Я прокручиваю немного вперед. На мониторе видно, как пара за парой взлетают «Яки». «Первый боевой вылет», — комментирую я. Колонна «Дорнье» и «Хейнкелей». Наша атака. Заход, второй, третий… Пятная утреннее небо дымными следами, падают на землю самолеты. К сожалению, не только немецкие. В небе расцветают купола парашютов. Уцелевшие фашисты освобождаются от бомбового груза и удирают. Но с запада накатывают все новые и новые волны двухмоторных машин с крестами на плоскостях. Нам на смену приходит другой полк нашей дивизии, а мы возвращаемся на свой аэродром. Первый боевой вылет завершен.

— У нас так же было, — говорит Анатолий.

— А вот в моей Фазе, к сожалению, было далеко не так. В первые же часы около половины самолетов было уничтожено прямо на аэродромах, и такой отпор организовать было просто нечем. Да и в этой Фазе не все вышло благополучно. Мы стояли неподалеку от Минска, и у нас было время организованно подняться и встретить противника. А тем, кто стоял у самой границы, пришлось гораздо хуже.

Дальше я показываю сцены боев над Волковысском, где мы прикрывали коридор для выхода из окружения двух армий. Показываю бой над Птичью, где мы с Сергеем Николаевым вышли вдвоем против двадцати четырех Bf-110. Показываю, как вся авиация фронта штурмовала немецкую авиабазу под Белыничами. В небе темно от самолетов: наших и немецких. Мы отсекаем «мессеры». Но плотный, многоярусный зенитный огонь не дает прорваться к цели нашим штурмовикам и бомбардировщикам, мешает им работать прицельно. Потери страшные, но волна за волной идет на Белыничи все, что могло собрать командование фронта: от «Су-2» до «ТБ-3».

Новый налет на Белыничи через два дня. Мы ведем бой с «мессерами», а дивизия штурмовиков атакует разведанные позиции зенитчиков. Снова переживаю я страшную гибель генерала Колышкина, отца моей Ольги. Он вел в атаку головную группу штурмовиков, и его самолет взорвался от прямого попадания зенитного снаряда. Но смерть его не была напрасной. С базой в Белыничах было покончено.

Прокручиваю события дальше. Вот штандартенфюрер Кребс, вылетев из глубокой балки, сбивает заходящего на посадку нашего комэска, майора Волкова. А вот и мы с Сергеем ловим этого Кребса, когда он спустя несколько дней пытается повторить свою атаку из засады на последнюю заходящую на посадку пару.

Не забываю я показать и бараки, заполненные ранеными, Ольгу Колышкину, Гучкина и других хирургов, падающих от изнеможения возле операционных столов.

Наконец я показываю главное событие. Сергей Николаев уходит с разведданными о танковой группе Гудериана, нависшей над флангом нашего фронта. А я связываю боем десятку «мессеров», не давая им обнаружить и преследовать Серегу, вызываю огонь на себя.

Вот удирающий от «ЛаГов» нашей дивизии «Юнкере» освобождается от бомбового груза над поселком, где расположен госпиталь. Пятисоткилограммовая бомба попадает в дом, где развернута операционная. Там в это время работала моя Ольга. А вот и мой последний бой над Рославлем. Горящий «Як», направляемый моей рукой, пикирует прямо на бензохранилище. Взрыв…

— Вот и все, — говорю я. — Очнулся уже в Нуль-Фазе. И первым, кого я там увидел, была она.

Я показываю на Лену, которая с Наташей уже вернулась и, стоя сзади нас, вновь переживает военные действия с участием Андрея Злобина, то есть меня. Анатолий некоторое время молчит, потом спрашивает:

— А когда ты воевал в сорок первом году, ты знал, что в итоге попадешь в эту вашу Нуль-Фазу?

— Нет. Для меня это было полнейшей неожиданностью. Я рассчитывал вернуться в свое время. Лена может рассказать тебе, как я возмущался, когда узнал, что назад мне дорога закрыта, окончательно и бесповоротно.

— Тогда я не пойму… — Анатолий мнется.

— Ты договаривай, не стесняйся, — помогаю я ему. — Толя, а если бы ты попал в такую ситуацию, ты бы действовал иначе? Уверен, что нет. А в моем случае тем более. Ведь я в миру был профессиональным военным, летчиком-истребителем. И попав в сорок первый год, я там работал, исполнял свой долг, так же как и в Афганистане, и в других местах, куда меня забрасывала судьба. Воевать вполсилы невозможно. А что касается последнего эпизода, то здесь, ты сам видел, у меня оставался единственный выход: продать свою жизнь подороже. В такой ситуации и ты поступил бы так же.

Анатолий с сомнением качает головой. Я похлопываю его по плечу и поясняю:

— Ты думаешь, это подвиг, героизм, и на такое способен не каждый? Нет, Толя. Скажу больше: подавляющее большинство поступков, которые потом называют героическими, подвигами, совершаются именно так. У человека просто не остается выбора. Представь себя в кабине горящего самолета. Тянуть до своих — сгоришь заживо. Выбрасываться нельзя, внизу враг. Да и не на чем выбрасываться, парашют уже сгорел. Что делать? Заживо гореть не хочется. Я тогда решил спикировать до земли и прекратить эту пытку. Как раз в это время я обнаружил бензохранилище и довернул самолет на него. Погибать, так с музыкой. Вот и весь героизм.

— Да, музыка получилась громкая, — соглашается Анатолий и тут же возражает: — Допустим, что это действительно от безысходности. Согласен. А когда вы вдвоем атаковали двадцать четыре «мессера», это что было? А когда ты остался один против десяти, чтобы товарищ доставил разведку? Это — не подвиг?

— Неудачные примеры, Толя. Первый случай был не подвигом, а глупостью. Мы с Сергеем сунулись на них очертя голову, в азарте боя, не подумав. Так мне потом комэск перед строем и сказал: «Ходят в лоб на двухмоторные пушечные „мессершмиты“ только самоубийцы. Уж кто-кто, а ты, Злобин, должен воевать грамотней!» И я с ним полностью согласен. Так воюют только дураки, которым жизнь надоела. Мы с Сергеем просто не потрудились поискать другое решение, погорячились. Ну а второй случай — это особая статья. Ведь я и попал в сорок первый год только для того, чтобы сделать это. Я знал, что мне предстоит, и готовился к этому. Все обдумал, все рассчитал…

— Да разве в таком воздушном бою можно что-то рассчитать и обдумать? — возражает Анатолий.

— Ну, я не так выразился, — соглашаюсь я. — Но я готовился к этому полгода, из них пять месяцев на войне. Учти, что к тому времени я уже был асом, одним из лучших на фронте. А самое трудное заключалось знаешь в чем? Не выдержать бой с десятью «мессерами». Это было, конечно, не просто, но выполнимо. Труднее всего было убедить Сергея не ввязываться в бой, а уйти и оставить меня одного.

— Возможно, — говорит Анатолий и просит: — Покажи еще раз этот бой.

Я снова вызываю картинку. Вьются хищные тела «Мессершмитов», все воздушное пространство пронизано огненными трассами. А между смертельными струями огня кружится, лавирует, просачивается краснозвездный «Як». Я смотрю на это и спрашиваю себя: а смогу ли я сейчас повторить такое? А на мониторе «Як» не только уходит из-под огня, но и сам атакует. Вот загорается один «мессер», вот — второй.