Шлюпка - Шарлотта Роган

— То есть половина из нас выживет, — поправила миссис Грант, давая понять, что тема закрыта.

Казалось, миссис Флеминг пришла в чувство, и я с гордостью думала, что в этом есть и моя заслуга — ведь это я гладила ее по руке, нашептывая: «Мало ли что они тут наговорили. Вы не верьте». Потом я рассказала ей о своей краткой, но такой счастливой семейной жизни, о наших с Генри планах свадебного банкета, и меня поразило до глубины души, когда она заявила:

— Если уж говорить начистоту, Грейс вообще не место в этой шлюпке.

— Что вы, что вы! — стала увещевать Мэри-Энн все тем же примирительным тоном, каким она постоянно обращалась к миссис Флеминг.

— Как видно, ты пребываешь в неведении, Мэри-Энн, но я-то знаю. Шлюпка перегружена именно по вине Грейс. Все слышали, что сказал мистер Хоффман? Нашу шлюпку опустили до середины, а потом зачем-то стали поднимать. Мистер Харди рассадил пассажиров и приказал спускать шлюпку на воду, но тут прибежали Грейс с мужем и давай его уламывать. О чем у вас был разговор, Грейс? Это всем интересно. Я обратила на тебя внимание только потому, что ожидала увидеть в шлюпке мою Эмми. Она все время держалась за мной. Меня со сломанной рукой пропустили вперед, но я бы ни за что не села в шлюпку, не будучи уверенной, что моя дочь окажется рядом. Что посулил твой муж мистеру Харди? Когда шлюпку подняли, в нее тут же запрыгнули мистер Харди и Грейс. А Эмми, по словам мистера Хоффмана, столкнули в воду. Если Грейс не желает с нами разговаривать, пусть мистер Харди ответит!

— Шлюпку подняли только для того, чтобы выровнять, — бросил Харди. — Судно дало крен чуть ли не в двадцать градусов, под ногами солярка, пассажиры вцеплялись в каждого, на ком видели морскую форму. Поглядел бы я, как вы стали шкив крутить в таких условиях!

— Лодку подняли только в угоду вам и Грейс, других причин не было. Я же не слепая!

— Не надо так, — выдавила я: тот миг начисто стерся у меня из памяти — помню только, как из ходовой рубки валил дым, а я, с трудом переставляя ноги в толчее и сумятице, слепо двигалась куда-то рука об руку с Генри, пока неведомая сила не оторвала меня от палубы, чтобы перенести в шлюпку.

Теперь я могла только лепетать какие-то пустые слова, все еще прижимая к груди миссис Флеминг, но та не унималась:

— Отвечай: это из-за тебя перегружена шлюпка или нет? Это из-за тебя погибла моя дочурка Эмми?

Ее надтреснутый голос понизился до шепота, и другие пассажиры, которые, вероятно, не слышали продолжения, уже заговорили о своем. Только Мэри-Энн, хлопотавшая рядом со мной над миссис Флеминг, сделала еще одну попытку ее успокоить:

— Ну будет, будет, моя хорошая. Один человек погоды не делает.

— Если бы один, — прошипела миссис Флеминг, как будто открывая страшную тайну. — Я еще до двух считать не разучилась. Тут и она, и Харди. Получается двое, верно?

— И слава богу, — сказала Мэри-Энн. — Без мистера Харди мы бы пропали.

— И с ним пропадем! — проскрипела миссис Флеминг. — Помяни мое слово.

Мы с Мэри-Энн переглянулись, но миссис Флеминг уже выдохлась и замолчала. Я так и просидела до вечера, приобняв ее за плечи и утешая, как ребенка. Похоже, она ненадолго задремала, но, проснувшись, сразу заявила:

— Жаль, что ты не утонула. По справедливости рядом со мной должна сидеть Эмми, но твой муж купил тебе билетик, так ведь? В этом все и дело. Кабы не ваши деньги, не было бы и перегруза. Кабы не ваши деньги, моя дочурка Эмми была бы жива.

Обижаться на нее не стоило: она была убита горем и, как видно, заговаривалась. Я только и ответила, что на борт «Императрицы Александры» никто не мог попасть без билета.

— Не хочешь понимать — не надо, — начала она ровным тоном, но вскоре напускное спокойствие улетучилось без следа, и она разбушевалась: — Этой здесь не место! Этой здесь не место!

Трое мужчин еле-еле скрутили миссис Флеминг. Затихнув, она в конце концов обмякла всем телом между мной и Ханной, погрузившись то ли в сон, то ли в транс. Когда подошла моя очередь вычерпывать воду, вместо меня ковш взяла Мэри-Энн, чтобы только не будить миссис Флеминг.

Из-за сильной облачности солнце померкло в ожидании заката, но в полумраке я заметила, что миссис Флеминг немного успокоилась. Когда она попросила ковш, я подумала, что это для естественной надобности. Мне и в голову не могло прийти, что она станет пить морскую воду. Сама я этого не видела, однако ночью у нее начался сильный озноб, и мне то и дело приходилось поправлять сползавшее с ее плеч одеяло; мы с Ханной по очереди крепко прижимали ее к себе. В забытьи она пробормотала что-то нечленораздельное, а к утру была мертва. Позже, когда мистер Хоффман принял сторону Харди, миссис Грант поспешила обвинить Хоффмана в иезуитстве, поскольку жестокостью правды он убил миссис Флеминг.

Пассажиры шлюпки сплетничали о мистере Харди: дескать, они приметили этого мрачного типа, когда он нес вахту на «Императрице Александре», и уже тогда раскусили, какое у него недоброе сердце; что до меня, во время рейса я его вообще не видела. Обслуживающий персонал и палубные матросы были для меня как предметы мебели, одетые в форму и расставленные по местам для удобства пассажиров, коих представляли в первую очередь мы с Генри. Меня ослепил не только великолепный лайнер, но и собственный муж: широта его натуры вполне соответствовала его состоянию и манерам. В Лондоне Генри накупил мне целый ворох нарядов, и я летала по палубам, как сказочная принцесса, глядя вокруг с пристальным, но избирательным вниманием: меня привлекали хрустальные люстры, высокие бокалы для шампанского, морские закаты, что окрашивали небо яркой палитрой цвета, — и нисколько не интересовали винтики сложного механизма, который обеспечивал своевременную сервировку столов и верный курс лайнера. В шлюпке я сразу узнала полковника и миссис Форестер, а через некоторое время — еще и миссис Маккейн, которую частенько можно было застать за игрой в бридж или за сосредоточенным чтением романа в библиотеке на верхней палубе, зато ее компаньонку миссис Кук и прислугу Лизетту, хоть убей, не припоминала.

Впоследствии у меня появилось более чем достаточно времени, чтобы поразмышлять о событиях на пароходе — о тех, что сохранились в памяти, и тех, что из нее стерлись, — и я попыталась воспользоваться наукой припоминать и забывать, о которой говорил нам мистер Синклер. Как-то раз доктор Коул сказал, что мозг иногда сам подавляет травмирующие воспоминания; возможно, так оно и есть, но сдается мне, что неспособность вспомнить — это отнюдь не патология, а вполне естественное следствие неизбежного положения дел, ведь в каждый отдельно взятый момент внимание человека теоретически могли бы привлечь сотни разных вещей, но органы чувств улавливают и обрабатывают только одну или две.

Тем не менее одно происшествие, связанное с экипажем «Императрицы Александры», мне все же удалось вспомнить. Перед отплытием из Ливерпуля, когда я стояла у перил, с изумлением глядя на толпы провожающих, которые пришли помахать с причала, мимо меня быстрым шагом, едва не переходя на бег, пронесся капитан Саттер. Его ботинки грохотали по палубе, а следом поспешали несколько матросов, сгибаясь под тяжестью двух больших деревянных сундуков, запертых на массивные навесные замки. Нервно оглядываясь через плечо, капитан бормотал: «Вот болваны», а потом опять устремлялся вперед и с криком «Дорогу! Дорогу!» прокладывал путь среди сотен пассажиров, которые высматривали на причале своих близких.