Заградотряд. "Велика Россия – а отступать некуда!" - Сергей Михеенков

Генералы брезгливо осматривали его с головы до ног. Особенно возмущал их солдатский ботинок.

– Что у вас с ногой? – уже мягче спросил член Военного совета. – Ранены?

– Нет, пустяк. Стер ногу в пути. – Он ответил так потому, что боялся: его отстранят от командования полком, положат в госпиталь, а людей поручат кому-нибудь со стороны, чужому. Никто из старших командиров из окружения не вышел. Когда прорывались под Медынью, погибли батальонный комиссар Горленко и начштаба майор Павлов. Так что полк оставить было не на кого.

– Вот как драпал! – тут же засуетился лохматый генерал. – Ногу стер до крови! Лучше бы стер указательный палец! От спускового крючка!

Реплики лохматого, видимо, раздражали члена Военного совета не меньше, чем неопрятный вид Мотовилова.

– Полк дрался на всем пути, товарищ член Военного совета! Нами подбито и сожжено двадцать четыре танка противника, тридцать шесть…

– А почему вы оставили свои позиции? Если вы так храбро дрались, почему брошены окопы? – Лохматый вскочил со стула, забегал вокруг стола, задевая карты. – Вы что, не ознакомлены с приказом Двести семьдесят? Что скажете? Ознакомлены или нет? Или вам приказы Верховного Главнокомандования Красной Армии не указ? Почему молчите? Вы ознакомили с положениями и требованиями приказа номер Двести семьдесят своих подчиненных и рядовой состав?

– Так точно, ознакомлен. И личный состав с приказом ознакомили. – Слова у Мотовилова шли с трудом. В нем вскипала злоба. Но в какой-то момент он остановил себя: стоп, Степан, не залупайся, дальше – край…

– В приказе ведь ясно сказано: попавшим в окружение врага частям и подразделениям самоотверженно сражаться до последней возможности…

– Так точно, – подтвердил Мотовилов.

– А вы как командир полка все свои возможности и возможности своего подразделения не исчерпали.

– Так точно.

– Что? Не исчерпали? Могли еще сражаться? Или не могли?

– Так точно.

Член Военного совета махнул рукой. Его нетерпеливый жест был обращен к лохматому генералу, но тот сделал вид, что ничего не заметил.

– Довольно, Лев Захарович, – с тем же нетерпением прервал член Военного совета допрос генерала в штатском.

Тот нахмурился и отвернулся к окну.

– Ладно, можете быть свободны, – снова махнул рукой член Военного совета. Рука его была белой, чистой, такую руку можно нажить только при высокой должности. На этот раз жест его был обращен к Мотовилову. – Все изложите письменно и передадите моему адъютанту. – И член Военного совета окликнул капитана, дежурившего в приемной.

Мотовилов вышел. Спина его была мокрой. Под Всходами и Медынью было куда легче. Подумал: в гриву-душу твою… Хотел было и плюнуть сгоряча, да плюнуть было некуда – кругом было чисто, прибрано.

Капитан что-то сказал ему, кивнул на трофейный автомат, который Мотовилов оставил в приемной. Слова капитана не сразу протиснулись в его сознание.

– …Николаю Александровичу… свой трофей… – кивал ему капитан, улыбаясь сочувственной улыбкой человека, который вдруг нашелся, чем помочь попавшему в беду.

– Что? Подарить автомат? – догадался он и обрадовался надежде. – Да это я со всем удовольствием. Доложите.

Член Военного совета на этот раз сам вышел в приемную. Мотовилов вытянулся и протянул ему свой «МП40», взятый в бою во время прорыва на Варшавском шоссе. Тот принял подарок и кивнул со сдержанной улыбкой.

Спустя два дня за ним пришли. Он вышел из госпитальной палаты. Трое с петлицами войск НКВД. Даже пистолет не сразу забрали. Знали, кого берут. Знали, что полковник Мотовилов лучше к стенке станет, чем побежит. От немцев не бегал. «ТТ» у него забрали уже на лестничной площадке, перед высокой дубовой дверью. Должно быть, это здание, в которое они его привели, совсем недавно было школой. А теперь служило и госпиталем, и гостиницей для командного состава. Здесь же размещалось несколько штабов и вот, как оказывается, судная изба, как говаривали в старину. Дубовая дверь пропустила их – и полковника Мотовилова, и его конвой – в просторную комнату, где сидели несколько человек в военной форме. Мотовилов тут только понял совершенно определенно, куда попал на этот раз. Чего больше всего опасался, то и произошло. Фортуна, как престарелая блядь, которой наскучил прежний ухажер, снова отворотила от него свое личико.

Военный трибунал разбирал дела быстро. Как будто старшина раздавал патроны. Писарь торопливо заполнял бланки и тут же подносил их к столу на подпись. Вот где дела идут хорошо, без заминок и сбоев, подумал Мотовилов.

– На основании статьи номер пятьдесят семь… по представлению товарища Мехлиса… – читал один из сидевших за столом. – Однако, учитывая ходатайство товарища Булганина и сложность военного положения, сложившегося в данный момент на Московском направлении… с понижением в воинском звании до старшего лейтенанта… и направить на ближайший сборный пункт… маршевую роту… на должность командира стрелковой роты…

Мотовилов вздохнул с облегчением. По сравнению с тем, что он пережил в последнее время… Суровый приговор Военного трибунала он воспринял как подарок судьбы. Полковничьи шпалы, должность, армейские привилегии… Да разве это потери? В жизни он потерял большее. Тасю, боевых товарищей, с которыми служил еще до войны, полк… А полковничьи шпалы… Воевать можно и ротным командиром, и в звании старшего лейтенанта. Надо же, что его спасло…Трофей! Железяка, которую немец принес на Варшавку из своей сраной Германии! Спасибо немцу. А то бы шлепнули, не посмотрели, что людей вывел, знамя полка сохранил. За эти дни и ночи он насмотрелся на скорые суды и на то, как их вершат в оврагах и на лесных полянках армейские судьи и прокуроры. За Угрой, прямо возле шоссе, у насыпи, комендантский взвод расстреливал остатки стрелковой роты, самовольно оставившей позиции в трех километрах восточнее. Они проходили мимо как раз в тот момент, когда там неожиданно затрещали очереди. Так что и солдатом можно воевать. Хуже, когда вот так, к обрыву поставят… Не все ж там, среди них, виноватые были. Но об этом теперь лучше не думать. Теперь надо думать вот о чем.

– Прошу уважаемый Военный трибунал, – неожиданно даже для себя самого заговорил Мотовилов, – дать мне в подчинение в качестве стрелковой роты людей, которые вышли со мной из-под Всходов.

Трое сидевших за большим столом, покрытым плотной красной материей, переглянулись. Лица их показались Мотовилову такими же усталыми и изможденными, как и лица его солдат на Варшавском шоссе во время марша сюда, к Наро-Фоминску. Один из них, видимо, председательствующий, согласно кивнул и тут же потянулся к черному телефонному аппарату. Секретарь налег на перо с такой старательностью, что по бумаге черной пылью разлетелись мелкие чернильные брызги. Вот трудяга, подумал о нем Мотовилов, подумал с благодарностью, потому что понял: просьба старшего лейтенанта Мотовилова уважена и на фронт он попадет в самое ближайшее время и со своими людьми. В те минуты о большем он и не мечтал. Ему снова повезло. Автомата все же было жалко. Но потом подумал: не подари его генералу, и получил бы ты, бывший полковник Мотовилов, не решение с тремя кубарями в придачу, а приговор о высшей мере.