Леонард Коэн. Жизнь - Сильвия Симмонс

* * *

Авива Лейтон (в девичестве Кантор) — весёлая блондинка, наделённая острым умом, родом из Австралии. Она выросла в «маленькой, удушающе строгой, буржуазной еврейской общине» в Сиднее и всегда хотела уехать: как только ей исполнился двадцать один год, она так и сделала. Она хотела отправиться в Нью-Йорк. Когда её не впустили в США, она поехала в Монреаль. Друзья посоветовали ей обратиться к поэту по имени Фред Когсвелл, редактору литературного журнала Fiddlehead. Оказалось, что Когсвелл живёт в Новой Шотландии — в тысяче с лишним километров от Квебека. «Но, — вспоминает она, — он сказал мне, что в Монреале есть компания поэтов, с которой мне стоит познакомиться». Он назвал ей полдюжины имён, среди которых были Дудек, Скотт, Лейтон. Первым делом она позвонила Лейтону: «Я не хотела связываться с человеком, если в его фамилии было что-то еврейское». Лейтон пригласил её в Кот-Сен-Люк, где жил со своей второй женой, художницей Бетти Сазерленд, и их детьми.

Когда Авива приехала туда, Лейтон был не один. «Там были все главные люди канадской литературы», в том числе люди из списка Когсвелла, «только тогда они не были главными, это была группка аутсайдеров. Я подумала: чудесно». Авива захотела войти в их круг, но вскоре возникло препятствие: роман с Ирвингом. Их отношения продлятся двадцать лет, у них родится сын, но вначале прямым следствием этого романа было то, что Авива оказалась отрезана от его друзей. «Я не могла прийти к нему в дом. Это были пятидесятые, нужно было всеми силами избегать скандала; Ирвинг преподавал в еврейской школе и легко мог потерять работу. Поэтому я жила в Монреале, практически в одиночестве, а Ирвинг приезжал ко мне два-три раза в неделю. Единственным человеком, которому Ирвинг открылся, был Леонард, и он привёл его в мою полуподвальную квартирку.

Ирвингу тогда было за сорок — на двадцать один год старше меня, — а Леонарду двадцать — на год младше. Я хорошо помню, как открываю дверь, и там стоит Леонард — очень юный на вид, пухленький, но в нём было что-то особенное. Ирвинг предупредил меня: «К нам на кофе придёт человек по имени Леонард Коэн, он настоящий». Я никогда не забуду этих слов; а для Ирвинга настоящий человек значило — настоящий поэт. Это был конец 1955 года, книжка Let Us Compare Mythologies ещё не вышла».

Они регулярно встречались у Авивы втроём. Она рассказывает, что несмотря на огромную разницу в возрасте — Лейтон годился Леонарду в отцы, — они общались «на равных. Многие называют Леонарда учеником Ирвинга (иногда даже его студентом в университете, что противоречит фактам) или назначают Ирвинга его ментором. Нет. Леонард считал и до сих пор считает Ирвинга великим писателем, поэтом, важным человеком в своей жизни и хорошим другом, но я бы не сказала, что он был в их паре младшим партнёром».

По словам Лейтона, Леонард «был талантливым с момента нашего знакомства. Мне нечему его учить. Я мог открыть перед ним некие двери, и я так и делал: двери сексуальной экспрессии, свободы выражения и т. д. и т. п. Когда эти двери были открыты, Леонард уверенно пошёл по дороге… несколько отличной от моей» [11]. Авива рассказывает: «Есть известная фраза Леонарда о том, что Ирвинг научил его писать стихи, а он научил Ирвинга одеваться. По-моему, Леонард лучше писал стихи, а Ирвинг лучше одевался, но чему-то они друг друга научили». Вот что Авива говорит об их различии в происхождении: «Это интересно. Леонард из самого фешенебельного района Монреаля, а Ирвинг родился в трущобах, но когда мы с Ирвингом собрались снять дом, то постарались подобраться как можно ближе к родным местам Леонарда, а когда Леонард хотел купить или снять жильё, он стремился в район Ирвинга. Ирвинг стремился туда, откуда бежал Леонард, а Леонард стремился туда, откуда бежал Ирвинг».

Позже Ирвинг скажет о Леонарде, что тот «умел найти печаль в Уэстмаунте. Для этого нужен настоящий дар. Он умел разглядеть, что богачи, обеспеченные люди, плутократы могут быть несчастны». Талант, по словам Лейтона, это «способность — очень редкая способность — видеть вещи такими, каковы они есть. Не поддаваться на обман» [12]. Несколько раз Леонард приводил Ирвинга и Авиву на Бельмонт-авеню. «Он там часто бывал, его комната оставалась за ним, и, по-моему, если ему надо было переехать, то временно он жил там. Однажды, когда Маша куда-то уехала, мы устроили гигантскую, безумную вечеринку, как мы тогда делали, и кого-то вырвало на её тяжёлые дамастовые гардины. Устроили там полный бардак. Помню, как Леонард отвёл нас на кухню, он выдвигал ящики и показывал их содержимое: Маша хранила каждую скрепку, каждый гвоздик и каждую проволочку, которая попадала в дом»1221.

Когда Авива только познакомилась с Леонардом, он сказал ей что-то, что, по её словам, «он мог уже забыть, но я помню со всей ясностью. Он рассказал, что изучает в Макгилле юриспруденцию и однажды, когда занимался, посмотрел в зеркало, а оно оказалось пустым. Он не увидел своего отражения. И тогда он понял, что академическая жизнь в каком бы то ни было проявлении — не для него». На следующий год, вооружившись степенью бакалавра, ещё одной литературной премией (памяти Питерсона), публикацией в The Forge (март 1956 года) и, самое главное, своей первой книжкой стихов, Let Us Compare Mythologies, Леонард поступил в Колумбийский университет и уехал из Монреаля на Манхэттен.

4

Я стал кричать

Сборник Let Us Compare Mythologies («Сравним же мифологии») вышел в мае 1956 года. В эту тоненькую книжку в твёрдой обложке вошли сорок четыре стихотворения, написанные Леонардом в возрасте от пятнадцати до двадцати лет. Это была первая книга в новой поэтической серии, которая выходила на средства университета Макгилла под редакцией Луи Дудека и преследовала цель познакомить публику с интересными молодыми авторами. Леонард сам оформил книгу, а иллюстрации сделала его подружка Фреда Гуттман, вдохновившая некоторые из стихов. Её загадочные рисунки тушью изображают то идиллические, то кошмарные картины; на обложке испуганного деформированного человечка атакуют то ли голубки, то ли ангелочки. Сзади фотография автора — двадцатиоднолетний Леонард бесстрашно смотрит в объектив. Несмотря на серьёзность, лёгкую небритость и глубокие складки, идущие от носа к уголкам губ, он выглядит очень юным. Напротив, в стихах он выглядит гораздо старше: дело не только в зрелости и вескости его языка или техническом мастерстве, но и в «ярости и слезах» [1]: кажется, что автор долго жил, много видел и пережил серьёзную потерю. Книга посвящена памяти Нейтана Коэна. О смерти отца говорится в стихотворении «Rites’ («Обряды»):

семья пришла смотреть на старшего сына, моего отца; они стояли вокруг его кровати а он лежал на пропитанной кровью подушке с полусгнившим сердцем и горлом, сухим от сожалений… но мои дядья буйно пророчествовали и обещали жизнь, как исступлённые оракулы; они перестали только утром когда он уже умер а я стал кричать.

Темы и содержание этого сборника хорошо знакомы тем, кто знает песни Леонарда. В этих стихотворениях (некоторые из них, как у Лорки, называются «песнями» и «балладами») есть: религия, мифология, секс, бесчеловечность, юмор, любовь, убийства, жертвоприношения, нацисты, Иисус на кресте. В стихотворении «Lovers’ («Любовники») сюжет о Жанне д’Арк переплетается с