Подозрительные пассажиры твоих ночных поездов - Еко Тавада

Поезд тронулся. За окном мелькали деревянные дома, окрашенные в пастельные тона.

Кора берез казалась белой — сама по себе, без всякого отношения к занесшему деревья снегу. Солнце клонилось к закату. Едва начало смеркаться, как оно словно провалилось — в один миг стало по-настоящему темно. На ночном небе выскочили — словно прыщи — свежие звезды. Земля — во мгле.

Собравшись подкрепиться, ты вышла в коридор и столкнулась лицом к лицу с Кеном и Мэри, возвращавшимися из ресторана. Проходя мимо, Кен подмигнул. Ты отвела глаза. Он сделал тебя соучастницей заговора помимо твоей воли. Разумеется, нынешняя ситуация была намного лучше сообщения в новостях о том, что Мэри погибла при взрыве, но все же… Двери почти во всех купе были затворены, окошечки на дверях были занавешены изнутри. Двое или трое худых мужчин в синих тренировочных костюмах глазели в коридорные окна и курили вонючие сигареты.

Ресторан был уже закрыт. Мужчина, который наводил там порядок, исполнился сочувствия и милостиво угостил тебя холодным пирожком.

Спала ты спокойно, но неглубоко, проснулась сразу после того, как почувствовала, как край небосклона стал окрашиваться киноварью. Чуть-чуть сдвинула занавеску: силуэты деревьев на фоне заалевшей линии горизонта. На нижней полке напротив уже расположилась за чаем русская красавица. Кен и Мэри, похоже, еще безмятежно почивали на своих верхних полках. Ты немедленно встала с постели и направилась в туалет. Трубы, крышка унитаза и зеркало шумно подрагивали вместе со всем поездом. Посмотрелась в зеркало — на тебя глянуло черное лицо, только вокруг глаз кожа выглядела побелее. На лицо осела сажа из вагонной печки, которую топили углем. Воздух был тяжелым от жары.

Завиднелись дома, поезд остановился. Крошечная станция. Женщины в платках торопливо бегали по платформе. Они продавали нечто, разлитое по бутылкам. Ты поспешила в купе, накинула куртку, выскочила на платформу. Не вздохнуть — будто в носу сорняки разрослись. Уши пощипывает от холода. Ты озиралась и моргала не останавливаясь. Вот это и есть Сибирь? Не земля, а ледяное стекло, края — нет, пальцы — отваливаются, уши — отклеиваются, от холода аж язык втягиваешь да хвост поджимаешь, мчишься обратно в вагон.

Кен и Мэри уже встали — сидели друг против друга и попивали чай. Тебе стало неприятно — будто застала в своей квартире любовную парочку, забредшую сюда прямо с улицы. Но куда ты от них денешься? Идти-то некуда, а потому ты села рядом с Мэри и невинно спросила: «А ведь вас зовут Мэри, не так ли?» Та прямо подпрыгнула от радости: «А откуда вы знаете?»

Кен задергался, заерзал, перекинул ногу на ногу, кашлянул. Не прогоняя улыбки с губ, с чувством собственного достоинства ты сказала: «Я вчера слышала, как вы разговаривали в коридоре». Не находивший себе места Кен произнес: «Меня зовут Кен». Тебе пришлось сделать над собой усилие, чтобы не сказать: «Я точно знаю, что раньше тебя звали Майком». Вообще-то ты должна была злобно выдать его секреты: «Разве тебя не Майком звать? Раз ты не Майк, то тогда ты Джо. Ты ведь не забыл про ту открыточку?» Но скандал не вызывал в тебе энтузиазма. Так что вместо этого ты стала поигрывать перочинным ножичком, желая без всяких происшествий закончить путешествие.

А сколько там ночей осталось до Иркутска? Две? Или три? Ты погрузилась в огромность времени, которое раскинулось перед тобой, забросила подсчеты и вычисления. Надо просто просолиться насквозь и двигаться дальше и дальше. Ты достала из рюкзака книжку и стала читать, перебирая слово за словом. Потому что, если читать с жадностью, книга закончится быстро. И на что тогда тебе употребить свои глаза? Мэри и Кен время от времени обменивались репликами — словно бурчали. Их слова казались продуктом трения колес о рельсы. Это же трение и засасывало их обратно. Тебе вовсе не хотелось знать, о чем они говорят, но — вот беда — уши сами собой поворачивались в их сторону. Судя по всему, Мэри намеревалась поехать к своей тетке в Австралию и поучиться там рисованию. А тетка была художницей. Кен же дурил ей голову: «Художников в твоей Австралии — пруд пруди. Там все себя художниками воображают — стоит только научиться малевать чуть лучше коалы». Мэри против ожидания не вышла из себя. «Ты всех под одну гребенку не стриги. У тетки — настоящий талант. В Австралии красиво, и люди там сердечные. Нет, я хочу поехать туда на несколько лет и поучиться живописи». Кен ответил: «А жить-то на что будешь? Картинами на мясо не заработаешь!»

— Да хоть в кафе работать стану.

— Ты что, собираешься до смерти там горбатиться? Может, за хозяина кафе выскочить хочешь? — злобно спросил Кен. Мэри надула было щеки для решительного ответа, но потом предпочла воспринять это как шутку и смолчала.

— Учти, тебе поторопиться надо. Хозяева только молоденьких любят, а ты уже не девочка. Говорят же ведь, что девичья прелесть убежит от тебя, хоть ты ей ноги отрежь.

При этих словах Мэри сделалась по-настоящему серьезной: «Я замуж не собираюсь».

— А вот такое высказывание позволительно делать только немногим гениям.

— Вот оно что! Значит, ты полагаешь, что я к таковым не отношусь?

Тошно была слушать все это; ты вышла из купе. Но ведь ты пребывала в заключении — идти некуда. За окном простиралась бескрайняя Сибирь, но коридор был так узок — вдвоем едва разойтись. Ты столкнулась с мужчиной в тренировочных брюках. «Рыбу любишь?» — спросил он. Ты отвечала: «Да, очень». Он засмеялся и поманил рукой.

Мужчина назвался Сашей, возле окна в его купе были развешаны сушеные рыбки сантиметров по тридцать длиной. Ты села на указанное тебе место. На верхней полке лежала какая-то толстая тетка, завернувшаяся в одеяло, из-под которого выглядывали только изучавшие тебя глаза. Саша достал из кармана ножик, нарезал твердую рыбу тонкими ломтиками, предложил тебе. Потом протянул мелко нарезанный лук на куске черного хлеба. Ты не знала, в какой комбинации следует все это употреблять, а потому стала есть все по отдельности. Рыба показалась сначала твердой, как резина, но по мере разжевывания во рту распространялся вкус моря. Тебе пришло в голову, что отсюда до любого моря очень далеко. Говорят, что здесь есть люди, которые никогда не видели моря. Из-под лавки Саша вытащил бутылку водки, налил себе, одним духом выпил. Стакан запотел. Он стал наливать второй стакан, но промахнулся с количеством, чуть-чуть пролил. Вот так вот: алчность не знает меры, льет через край. Саша предложил выпить и тебе. Твои отговорки на него не действовали, и тебе пришлось вытянуть стаканчик мелкими глоточками. За окном простиралась Сибирь. Она была огромна: прижавшись к окну лбом, можно было видеть только ее жалкую часть. В белом растворе из снега и неба застыл черный цвет деревьев. Только два цвета, что-то нереальное. Саша не предпринимал особых усилий для того, чтобы завязать разговор, — предлагая время от времени рыбу, он опрокидывал стаканчик. Выглядел он при этом чрезвычайно довольным.

Глаза наливались внутренним жаром. Становилось все жарче и жарче, а поезд начинало раскачивать все чувствительнее. При этом у тебя не было ощущения, что тебя сейчас выкинет из вагона, — наоборот, ты будто находилась внутри пинаемого мяча. Наверное, ты опьянела, почувствовала, что готова открыть душу первому встречному. И что бы ты ему ни сказала, он будет любить тебя. «Спасибо, было очень приятно, до свидания». Ты поднялась со своего места и вернулась, пошатываясь, в собственное купе.