Муссон. Индийский океан и будущее американской политики - Роберт Д. Каплан

Затем, в 1913 г., священнослужители и вожди племен, обитавших вдали от моря, подняли мятеж против Маската: они твердо намерились возродить ибадитский имамат, лучше и полнее представляющий исламские ценности, как их понимают в пустыне. С помощью британцев прибрежный султанат в 1915 г. отбил нападение, учиненное тремя тысячами кочевников. Переговоры затягивались, бои то прекращались, то возобновлялись. Началась экономическая блокада внутренних областей. Наконец в 1920 г. обе стороны подписали договор, в соответствии с которым султан с имамом согласились не вмешиваться в дела друг друга. По сути, Маскат и Оман – побережье и внутренние части страны – превратились в отдельные государства. Мир воцарился на 35 лет, пока из-за нефтяных месторождений, обнаруженных в глубине страны, между войсками султана и имама не вспыхнули новые сражения. Саудовская Аравия поддержала племена, кочевавшие в пустыне, а Британия взяла сторону султана, правившего побережьем [7]. С британской помощью султан Саид бен-Теймур сумел взять верх, однако победа его оказалась пирровой. Сепаратистское восстание вспыхнуло в Дофаре в 1960-х гг. Вскоре его возглавили и подчинили себе марксисты-радикалы. Это случилось как раз тогда, когда султан отошел от политики, оградив страну от внешнего мира и всемерно избегая развития. Так возобновились древние разногласия между побережьем и внутренними областями страны, между имаматом и султаном. Из-за этого во второй половине XX в. Оман сделался не столько государством, сколько географическим понятием.

Путь к истинной государственности начался только в июле 1970 г., когда, при содействии британцев, реакционного султана Саида сверг его сын Кабус. Переворот обошелся почти без кровопролития: случилась короткая перестрелка, старого султана ранили в ногу, а затем отправили в Лондон как изгнанника. Новый 29-летний султан Кабус объявил всеобщее помилование кочевым племенам Дофара. Он рыл колодцы, прокладывал дороги, наводил мосты в пустынных областях. Кочевников-партизан, добровольно сдавшихся в плен, британцы заново обучили военному делу и сформировали из них иррегулярные части вооруженных сил Омана [8]. Кроме того, новый султан начал напряженную кампанию дружественных встреч – чтобы помимо дофарцев склонить на свою сторону и подчинить новому правлению собственное племя, равно как и членов собственной разветвленной семьи. Это была классическая, хотя в некотором смысле доморощенная, стратегия борьбы с партизанским движением. Через некоторое время она принесла добрые плоды. К 1975 г. восстание в пустыне окончилось, и Оман стал готов развиваться как современное государство.

Подавление анархии всегда следует начинать с кланов и племен, а потом уже подниматься выше этих первичных общественных ячеек. Именно так и поступил Кабус. А уж в пустыне племенным отношениям подчиняется все. Трезво мысливший Блаженный Августин писал в своей книге «О граде Божьем»: племена, связанные скорее тесными узами родства и этнической общности, чем какими-либо вселенскими устремлениями, едва ли могут быть примером того, что зовется высшим добром. Но, содействуя общественной сплоченности, племена все же и сами по себе служат добрым началом. Кабус угадал это и сколотил воедино целую нацию из несхожих племенных элементов. Проклятие вражды между приморьем и пустыней преодолела вдохновляющая сила средневековых традиций.

Султан Кабус создал новосредневековую систему, содержавшую демократические вкрапления. Периодически совещаясь со старейшинами племен, Кабус достиг того, что при абсолютной султанской власти лишь немногие решения владыки бывали спорными. Такой подход к управлению восстановил связующее звено между былой территорией имамата в глубине страны и прибрежным султанатом – звено, столь долго пребывавшее разомкнутым. А еще Кабус был хитроумен. В 1970-х белая дишдаша, древнее длиннополое одеяние, которое мужчины-арабы носили везде и всюду, стала выходить из моды, вытесняемая западными костюмами из синтетических тканей. Тогда Кабус объявил дишдашу почти непременным арабским облачением. Этот шаг, наравне с призывом возводить постройки в исконно арабском архитектурном стиле, укреплял зачаточное культурное единство побережья и пустыни, способствовал созданию нации.

На всем Среднем Востоке нет правителя, вполне сопоставимого с султаном Кабусом. Сегодня он – худой старик на восьмом десятке лет, холостой и живущий одиноко, почти затворником. Ему присуща намеренная отчужденность от окружающего. Он играет на лютне и органе, любит классическую западную музыку – и сочиняет музыку сам. (Султан создал первый на Среднем Востоке симфонический оркестр, где все музыканты – местные арабы.) Он правит на западный лад: создал исправно работающие министерства, дал женщинам немало прав, построил в глубине страны школы, потрудился во благо защиты окружающей природной среды, запретил охоту. Некий западный знаток арабского мира сказал, что в частных беседах этот султан, выпускник Королевской военной академии в Сандхерсте (Великобритания), предстает «самым осведомленным, самым разумным, самым начитанным и грамотно говорящим – и по-арабски, и по-английски – правителем на Среднем Востоке. Во всем регионе лишь он один и может по праву зваться человеком эпохи Возрождения». То есть Кабус олицетворяет собой космополитизм, присущий народам Индийского океана.

Другой человек, прежде бывший высокопоставленным американским чиновником, заметил: что касается широты стратегического мышления, султана Кабуса можно сравнивать лишь с Ли Куан Ю, премьер-министром Республики Сингапур. Миру нашему и в самом деле повезло: на протяжении десятилетий государствами, сопредельными двум важнейшим проливам Индийского океана – Ормузскому на западе и Малаккскому на востоке, – распоряжались два столь просвещенных и одаренных правителя. Можно сказать, Оман слишком невелик, чтобы таланты владыки, подобного султану Кабусу, могли развернуться полностью, – равно как и Сингапур очень мал для способностей такого премьер-министра, как Ли Куан Ю. Рассказывают, будто султан Кабус может обсуждать израильско-палестинский конфликт с точки зрения обеих сторон. А еще он трудился без устали, чтобы наладить добрососедские отношения с иранцами, заключил с Соединенными Штатами соглашение о военном доступе и присутствии, позволившее вытеснить советские войска из Афганистана, а иракскую армию – из Кувейта; впоследствии, перед вторжениями в Афганистан и Ирак, султан разрешил временно разместить на оманской земле 20 тыс. американских солдат и офицеров. В 1979 г. Оман оказался единственным арабским государством, признавшим мирное соглашение Анвара ас-Садата с Израилем. Учитывая, что глубоководные участки Ормузского пролива – фарватер, необходимый для нефтеналивных судов, – целиком и полностью находятся в оманских территориальных водах (а это приравнивает собственные стратегические интересы Омана к интересам остального мира), султан Кабус (да еще при всех его талантах!) может стать несравненным посредником между американцами и иранцами – либо между американцами и арабами, если речь идет об израильско-палестинском конфликте. Но, живя почти отшельником, султан избегает подобной роли, предпочитая уединяться среди книг и музыкальных инструментов, – подобно престарелому викторианскому джентльмену, для которого искать известности значило бы обнаруживать слабость характера.

Он не любит беседовать с репортерами. Редко выходит на люди. Газеты не трубят о нем каждый день, как о прочих диктаторах. Его портреты и фотографии не множатся до неприличия, как это было в Ираке при Саддаме Хусейне или даже в Египте при Хосни Мубараке. Вокруг султана Кабуса нет никакого культа личности. Зато нынешний Оман кажется почти ненастоящим, выглядит страной, сошедшей со страниц фантастической повести. Ни военных, ни полицейских почти не видно – в отличие от Саудовской Аравии, где входы в гостиницы и другие важные здания стерегут охранники и ограждают бетонные барьеры американского образца. Почти всякий взрослый человек носит национальную одежду, улыбается и неизменно поминает правителя страны добром – впрочем, только если о султане спросить напрямую. А если спросить о демократии либо свободах, человек отвечает подобно одному из моих оманских друзей: «Какой же именно из упомянутых вами свобод мы не имеем?» И, учитывая впечатление, произведенное Соединенными Штатами в Ираке, помня о попутно разгулявшемся там насилии, можно понять, отчего недоверчивые оманцы отвечают именно так, а не иначе[17].