Пик Дьявола - Деон Мейер

— Постой-ка, — сказал Старый Ханжа. — Я тебя вроде помню. Ты не из ресторана «Шпора»?

Гриссел развернулся и поспешил вдогонку за Яубертом.

— Он был санинспектором! — крикнул он.

— Ладно, дружище, хоть один ранд! Что такое один ранд между друзьями?

Старший суперинтендент уже уселся на водительское место и взялся за руль. Гриссел перешел на бег.

— Так нечестно! — закричал он прямо в окошко. — Нечестно сравнивать меня с каким-то жалким санинспектором!

— Все честно. Я сравниваю тебя с придурком, который не может бросить пить.

— Матт, а ты спрашивал его, почему он пьет? Ты его спрашивал?!

— Ему уже все равно.

— Пошел ты! — сказал Гриссел. Усталость, жажда и унижение слились воедино. — Нечего сравнивать меня с ловцом тараканов! Сколько трупов ему пришлось поворочать? Сколько? Ну, скажи! Сколько убитых детей он видел на своем веку? Сколько женщин и старух, забитых до смерти из-за мобильного телефона или дешевенького колечка? Вспоминаешь, значит, прежнего Бенни! Ты ищешь придурка из Пэроу, который ничего не боялся? Я тоже его ищу. Каждый день, каждое утро, когда я встаю, я ищу его! Потому что он по крайней мере знал, что его дело правое. Он думал, что способен изменить мир к лучшему! Он верил, что, если будет работать долго и упорно, мы рано или поздно победим, и плевать на чин и на повышение; справедливость восторжествует, вот и все, что имело значение, потому что мы на стороне справедливости. Тот парень из Пэроу умер, Матт. Ему конец, крышка. Знаешь, почему? Что случилось? И что происходит сейчас? Нас превзошли численностью. Мы не побеждаем; мы проигрываем. Их все больше и больше, а нас все меньше. Что толку? Что толку без конца работать сверхурочно, рвать задницу? Нас что, награждают за это? Благодарят? Чем тяжелее мы работаем, тем больше на нас взваливают. Послушай. Вот, у нас белая кожа. Ну и что? Двадцать шесть лет службы в полиции, только и всего. И дело не в выпивке — я по-прежнему всего лишь инспектор вовсе не из-за того, что пью. Ты все понимаешь! Это политика ликвидации последствий расовой дискриминации, чтоб ее! Они взяли всю мою поганую жизнь, забрали все это дерьмо, и на первый план вышла политика ликвидации последствий расовой дискриминации! Вот уже десять лет мы ликвидируем эти несчастные последствия. Я что, вышел в отставку, как Де Кок, Ренс и Ян Брукман? Посмотри на них сейчас! Они в полном шоколаде! Устроились в охранные фирмы, зарабатывают кучу денег, водят БМВ и каждый вечер в пять возвращаются домой! А где я? Сто нераскрытых дел, жена выкидывает меня из дома, и я алкоголик… Но я, Матт, не ухожу, я по-прежнему служу в полиции. Я не ушел! — Выдохшись, он оперся о машину и низко опустил голову. — Я не ушел, мать твою!

— Эй! — крикнул из-за деревьев Старый Ханжа.

— Бенни, — тихо сказал Яуберт.

Он медленно поднял голову:

— Что?

— Поехали.

— Эй!

Когда он обошел машину, до него донесся пронзительный и четкий крик бродяги:

— Эй, вы! Пошли вы все на…!

— Ваш отец вас совратил, — уверенно проговорил священник.

— Нет. — Кристина покачала головой. — Почти все девушки по вызову говорят так. «Меня совратил отчим. Или приятель матери. Или отец». Я не могу так сказать. Дело было не в этом. — Она посмотрела на него, ища на его лице разочарование, но разочарования не было. — Знаете, чего бы я пожелала, если бы у меня было только одно желание? Я бы хотела понять, что с ним случилось. Я много думала об отце. Из-за чего он так резко переменился? Я знаю, с ним что-то случилось на границе. Я более или менее знаю, в каком году это произошло, я высчитала. Где-то в Юго-Западной Африке или Анголе. Но вот что? Если бы только я лучше помнила его прежнего! Но я не помню. Я помню только плохие времена. По-моему, он всегда был человеком серьезным. И тихим. Должно быть, его… Не все возвращались с границы такими, как он; наверное, для того, чтобы тамошние события оказали такое влияние, нужно было обладать особым складом характера. Наверное, у него всегда была… как это называется?

— Склонность?

— Да. Наверное, у него всегда была склонность к такой перемене. — Руки ее задвигались; она словно искала, чем их занять. Кристина подалась вперед и вынула из белой фарфоровой сахарницы ложку. Потерла подушечкой большого пальца металлическую ручку, чувствуя вмятины на мягком металле. — В школе каждый год устраивали праздник. В октябре, в пятницу. Днем проводили спортивные соревнования на свежем воздухе, всякие игры, веселые состязания, а вечером расставляли палатки. Проводили беспроигрышную лотерею, жарили на решетках мясо и колбаски. На праздник приходили все, весь город. После игр все спешили домой переодеваться — к вечеру. Мне было четырнадцать. Я взяла у Лени Хейстек косметику, а на сэкономленные карманные деньги купила себе первые джинсы. У меня была ярко-голубая блузка, длинные волосы. Я сама себе нравилась. В тот вечер я сидела перед зеркалом у себя в комнате, пробуя разные тени для век и тушь, чтобы лучше сочетались с цветом блузки, и губы у меня были красные. Может быть, я переусердствовала с косметикой, потому что была еще глупая, но мне казалось, что я просто красавица. Кое-чего мужчины не понимают. Они не знают, что значит чувствовать себя красавицей. Что было бы, если бы я тогда взяла свою черную сумочку, спустилась в гостиную и папа сказал: «Какая ты красивая, Кристина!» Что было бы, если бы он встал, взял меня за руку и сказал: «Позвольте пригласить вас на танец, принцесса»?

Она прижала ложечку к губам, испытывая старое, знакомое ощущение.

— Но ведь все было по-другому, — сказал священник.

— Да, — кивнула она. — Все было по-другому.

Тобела запомнил адрес брата Косы, он жил в Кайелитше, пригороде Кейптауна, — но прямо туда не поехал. Повинуясь инстинкту, он свернул с шоссе № 2, по которому ехал, западнее аэропорта, и направился в Гугулету. Он хотел найти домик, в котором раньше жил с Мириам и Пакамиле. Остановился на другой стороне улицы и заглушил мотор.

Огород, который они с мальчиком так заботливо и старательно обихаживали и поливали, почти весь зарос сорняками. На окнах в гостиной висели чужие занавески.

В той комнате была их с Мириам спальня.

Где то на улице закричал пронзительный детский голос. Он оглянулся; мальчишки играли в футбол — рубахи болтаются, носки спущены. И снова вспомнил, как Пакамиле, бывало, ждал его каждый вечер на углу улицы, начиная с половины шестого. Тобела обычно подъезжал на «хонде-бентли», прочном небольшом мотоцикле, который с виду был ему маловат. Когда он выворачивал из за угла, лицо мальчика освещалось радостью. Потом Пакамиле пускался бежать наперегонки с мотоциклом и бежал последние сто метров до их ворот.

Мальчик всегда был так рад его видеть, ему так не терпелось поговорить, вместе поработать в огороде — полить подсолнухи, прополоть в огороде фасоль, тыквы и большие красные помидоры.