Записки незаговорщика - Ефим Григорьевич Эткинд

с документами, я считаю (!), что идеологическому диверсанту Эткинду не место в наших рядах. Если нужно, кафедра это обсудит. Возникают сложные организационные вопросы: Эткинд читал курсы французской литературы. К сожалению, эти лекции читались не под контролем кафедры зарубежной литературы. Нам совместно с этой кафедрой нужно будет серьезно разобраться в продукции Эткинда и скорректировать ее — на будущее (недоумение в зале). Нужно вообще обсудить вопрос о чтении этого курса.

Александр Израилевич Райх (?). Бесспорно, что мы все несем ответственность за все, что произошло. Бесспорно, что это поведение сохраняется в том, что Эткинд просил зачитать его письмо в конце заседания. Я полностью поддерживаю… (и т. д.).

Л. Манизер (зав. кафедрой биологии). Хочу как советский гражданин и член партии выступить с оценкой поведения Эткинда. Всей своей деятельностью я обязан институту Герцена, у нас атмосферы для процветания двурушничества нет и быть не может!

Юрий Вячеславович Кожухов (профессор истории СССР, член-корреспондент Академии педагогических наук, проректор по научной работе). Вопросов Эткинду я бы тоже не задавал. Двойственности тут нет — это тактика врага. Он на своей позиции стоит давно и твердо, начиная с 1949 года, и кончал 70-ми годами, когда эволюция неизбежно столкнула его с такими подонками, как Солженицын, Хейфец, Бродский и др. Наш институт проводил определенное профилактическое мероприятие: в этом же зале Ученый совет осудил в 1968 году поведение Эткинда, но действия это не возымело.

И беда наша и вина в том, что за 23 года работы Эвентова(!) в нашем институте (смех в зале), простите, Эткинда, мы его не распознали.

Он в письме пишет, что толковал своим слушателям о любви к поэтическому слову, о гуманитарной науке, внушал «уважение к подлинным ценностям культуры», но не пишет, что старался воспитать коммунистическую убежденность. Но как мы-то это допустили? Мы ему создавали зеленую улицу. Он руководил аспирантами, ездил по городам и весям и оппонировал, и издавал, и редактировал ученые труды, читал ответственные курсы. Значит, мы плохо координируем наш учебный процесс, плохо знаем наших людей. Я согласен с двумя предложениями: на пушечный выстрел Эткинда к студенческой аудитории подпускать нельзя. И на основании новой инструкции ВАК’а мы имеем права лишить Эткинда ученого звания профессора. (Читает параграф о возбуждении ходатайства перед ВАКом.) И звания мы можем лишить его сегодня же. Что касается ученой степени, то вопрос должен решать Ученый совет, присваивавший эту степень.

Оратор из президиума (видимо, секретарь партийного комитета). Сегодня стыдно говорить: запятнано слово «герценовец», которое означало — «воспитатель гражданской и политической зрелости». Эткинд эту негативную сторону блестяще проводил в течение 23 лет работы в институте. Основное оружие — убежденность самого воспитателя; студенты воспринимают позицию учителя. Как факультет мог оценивать лекции Эткинда блестящими? На своих занятиях он именно проводил свою враждебную позицию.

Давайте посмотрим на самих себя. Надо оценивать не количество научных трудов, а политическую и гражданскую зрелость человека. Наша литературная общественность очень плохо знала его труды.

Два часа назад состоялось совместное заседание парткома и месткома. Они приняли решение просить Ученый совет о лишении звания и освобождения от работы в институте Эткинда.

Ректор. Желающих выступить еще много, но вопрос ясен. Дана правильная оценка, правильно расставлены акценты.

Избирается счетная комиссия: Иванов (председатель), Домашнев, Волкова. Два бюллетеня:

1) об освобождении от должности

2) ходатайствовать перед ВАКом о лишении звания профессора. Результаты голосования по обоим бюллетеням: принято единогласно (57 голосов — за).

Таков этот документ, позволяющий читателю проникнуть в конференц-зал института и принять участие в этом столь необычном заседании. Я хотел было его комментировать по ходу изложения, но отказался от этого: запись достоверна в своей цельности, комментарии нарушили бы единство. Она опубликована на русском языке и в переводах; понятно, что во Франции или в Германии, при всем уважении к печатному слову, ей не верят. До меня не раз доходили весьма категорические суждения университетских преподавателей и студентов: это — фальшивка. Из французских правокоммунистических кругов доходили еще более решительные оценки: это — антикоммунистическая провокация, очередная негодная попытка натравить западную интеллигенцию на Советский Союз. Провокация эта к тому же грубая, бездарная. Ну, возможно ли, чтобы 57 профессоров предали единодушному проклятию и изгнанию своего коллегу, четверть века работавшего в их среде, на основании туманных, ни на чем не основанных обвинений, не пожелав даже поглядеть на него и выслушать его оправдания? Возможно ли, чтобы полицейские и партийные чины вторглись в университет, оккупировали зал и, безмолвно терроризируя Ученый Совет, навязали ему свою волю? Возможно ли, чтобы в 1974 году ученого обвиняли, помимо прочего, в каких-то «методологических ошибках» 1949 года, то есть, значит, совершенных в самый разгар давно осужденной сталинской диктатуры? Возможно ли, чтобы Коммунистическая партия Советского Союза брала на себя ответственность за все, что творилось тогда, двадцать пять лет назад, в 1949 году, и чтобы такой представительный синклит ученых, такой собор мудрейших, как Ученый совет Педагогического института, согласился такую ответственность разделить? Все это неправдоподобно, всего этого не было, потому что этого не могло быть никогда. Это «недействительно, потому что неразумно».

Да, дорогие мои западные собратья, хоть и неразумно, а тем не менее — действительно. И происходит это не в Китае, в пору культурной революции, а в Европе, недалеко от вас, в европейском городе Ленинграде, где хранится библиотека Вольтера, где висят лучшие полотна Матисса, где в двадцатые годы жили русские формалисты, «Серапионовы братья», обэриуты, где творили Пушкин, и Тютчев, и Блок, где был (когда-то) один из лучших университетов мира (его давно уже разогнали — недаром он до сих пор носит имя А.А. Жданова!). Многие читатели этой записи задают мне недоуменные вопросы, и это понятно — они, в особенности иностранцы, не в курсе дела, но ведь им это и не так необходимо, голосовать они не должны. Те же вопросы приходили в голову членам Ученого совета, — ведь и они ничего не знали, не понимали, и ни один из них не посмел открыть рот, чтобы спросить, просто — спросить. Нет, уважаемый председатель Ученого совета, я поднял руку не для того, чтобы возражать; не будете ли вы так любезны объяснить мне — нам, потому что мы все пребываем в равном неведении — объяснить, значит, нам:

— О какой политической ошибке, допущенной в книге «Мастера русского стихотворного перевода», идет речь в Справке КГБ? Из приведенной цитаты понять что-либо трудно;

— Откуда КГБ известно, хранил Эткинд или не хранил рукопись «Архипелага ГУЛаг»? Был обыск, обнаруживший