Геносказка - Константин Соловьев

Гензель старался слушать внимательно, не пропуская ни единой подробности. Гретель же почти не обращала на отцовские истории внимания, а может, просто не подавала виду, поди пойми. Когда у нее не было работы по дому, Гретель предавалась своему излюбленному времяпрепровождению — пробиралась в угол за печкой и шуршала там страницами «Классических генетических моделей» Менделя. Книга досталась ей случайно и чуть не была утоплена отцом под горячую руку. Он считал, что книги для геномастеров до добра не доведут и не стоит обычному квартерону лезть в подобные дела, пусть и краем глаза. Но Гретель каким-то чудом книгу отстояла и теперь по вечерам, когда отец брался за инструменты, тихонько шелестела тонкой бумагой. Долгое время Гензель был уверен, что сестра просто по-детски глядит на мудреные картинки. Хватало там картинок — сложных, как микросхема, исчерченных десятками разных рисок, с хитрыми символами, точками… Когда выяснилось, что Гретель не просто разглядывает картинки, что-то делать с ней или с книгой было уже поздно.

Отец надолго замолкал — не ладилась какая-то мелкая деталь. Например, не выходил глаз у крошечного скорчившегося утбурда или недостаточно страшным получался пещерный кобольд с узловатыми клешнями-руками.

— И что с угольщиком сталось? — не выдерживал наконец Гензель, мучившийся любопытством.

— Да не спрашивай ты под руку, холера! — сердился отец, но быстро возвращался в благодушное состояние. — Говорю же, понесло его в Ярнвид вновь, за Алым Цветком этим, чтоб ему сгореть… Скольких людей пережил, а так и не понял, что Ярнвид людей так просто не отпускает. Говорят, в пыльце его смесь какая-то особая, которая в нашем мозговом веществе на какие-то там центры воздействует… Ну и тот, кто в Ярнвид слишком часто забредает, потом без этой смеси дышать не может, тянет его к лесу, как к бутылке… Ну, этого я не знаю, это геномастера пусть сами решают, их парафия… Знаю только, что цветок этот Хуго на свою беду нашел. Алый, говорит, как огонь в ночи, так глаза и притягивает… Ну, пока еще мог говорить. Прикоснулся он к тому цветку рукой. И нет чтобы перчатку натянуть, словно не знал, какие цветочки могут в Ярнвиде расти… Сорвал и сорвал. Только, говорит, кольнуло немного в пальцы, словно занозу мелкую загнал. Помчался Хуго с цветком домой, словно за ним стая вурколаков гналась. Только впустую все. Цветок в несколько минут завял и рассыпался прахом, даже лепестков не осталось. Ругнулся он, но делать нечего, вернулся в дом и спать лег с горя. Мол, в следующий раз повезет… Только не было ему уже следующего раза. Ночью, жена говорила, просыпался несколько раз от жажды и горел весь, точно не на кровати, а на углях лежал. С утра ослабел, на работу чуть живой выполз. Лицо осунулось, глаза навыкате… Иные в гробу лучше выглядят, одним словом. Знали бы мы, что потом только хуже будет, — сами бы прикончили бедолагу…

— Это цветок его так?..

— Да уж не василиск! Не перебивай, сказано же! Цветок, цветок… Алый, будь он неладен. С того дня стало Хуго все хуже и хуже. Сперва кожа у него начала твердеть по всему телу. Словно бы коростой покрываться. Жена ему и компрессы делала, и мазями всякими лечила, да толку, если человек, считай, сам свою голову на плаху отнес… Руки-ноги у него отниматься начали, сам без чужой помощи через пару дней уже и с кровати не вставал. И вообще во всем теле одеревенение какое-то началось. Руки еще гнутся, а пальцы перестали, один от другого не оторвать. И по всему телу отростки пошли расти. Тут мы и поняли, что Хуго генетическую погань какую-то подцепил от того цветка. Кости у него срастаться между собой начали, а лицо таким сделалось, что даже нам смотреть тошно было: корой покрылось, мхом, дрянью всякой… Был человек, а стал — дерево. Ночами от боли ревел, полгорода слышало. Есть уже не мог, жена его через трубку бульоном кормила…

В углу прекратился шелест страниц — кажется, Гретель тоже стала слушать. Это было редкостью: в противовес всем обыкновенным детям Шлараффенланда она не любила историй про геноволшебство. Удивительно, но так и было — слушая истории про зачарованных принцев, сказочные превращения и невероятных созданий, Гретель обычно морщила нос. Этого Гензель никогда понять так и не смог. В голове не укладывалось, отчего ей больше по душе тяжеленные книги с черно-белыми картинками, а не захватывающие дух отцовские истории. И там, и там на каждом шагу случались геномагические чудеса, только что за интерес следить за чудесами по непонятным схемам да сложным рисункам с рисками?..

Отец тем временем продолжал свой рассказ, не обращая внимания на то, кто из детей его слушает:

— Поняли мы, что несдобровать Хуго. Вот-вот слуги Мачехи за ним явились бы. С такими, сам знаешь, разговор короткий. Нечего генетическую инфекцию сыпать в городе!.. Решили мы помочь ему по старой дружбе, на тот свет отправить без мучений. Только оказалось, что поздно мы это придумали. Сидит он дома, в угол врос, деревянный как чушка для колки дров. Корой со всех сторон укрыт, даже рта не видать, а вместо глаз — какие-то гнилушки светятся… Ох и картина. И что прикажете с ним делать? Сперва решили просто есть не давать — пусть, мол, от голода умрет. Куда там! Он уже корни пустил, прямо сквозь пол. Впился в землю этими корнями, а те прочные, как стальные канаты! Из земли какие-то соки и сосет… Хотели тогда голову отрубить. Позвали дровосека с топором, чтобы тот, значит, ему голову смахнул. Полдня он своим топором работал, но шею даже на четвертушку не перерубил. Зато сам трясется. Бросил топор, крикнул: «Да не могу я так человека мучить!» — и был таков. Человека, скажи на милость… Долго мы пытались Хуго извести. Все пробовали. Жгли его, кислотой растворяли, из ружей палили. Впустую. Таким он оказался живучим и крепким, ничто его не брало. А он, бедолага, и поделать ничего не мог. Пялился только на нас своими гнилушками и корой скрипел. Не понять даже, мучается он или сам забыл, что человеком был. Коряга бездушная, и все. В общем, закончилось наше терпение, и послали мы за священником, в Церковь Человечества. Тот через день явился. Наполовину механический, как моя нога, поршнями стучит, гудит, меди больше, чем плоти на костях, но дело свое хорошо знал. Прочитал литургию… Так, мол, и так, именем Человечества Извечного и Всеблагого, да уйдет скверная генетическая зараза, порочащая род людской. И иголкой его из инъектора! Мы думали, толку от той иголки… Но видим — вроде действует. Кора словно бы размягчаться начала, а дерево задрожало мелко, и ветви вроде съеживаются… Ну, мы на это дело смотреть не стали, нет таких охотников. Может, геномагия и светлая, от священника, но все равно симпатичного мало. На следующий день явились, а Хуго уже и нет. Весь пол только в доме жижей какой-то зеленой залит, а в ней мусор всякий плавает — кости человеческие и ветки вперемешку. Да гнилушек пара, только уже не светятся… Ты слушай, слушай, подлец, и на ус крути! Вот что бывает с теми, кто в Ярнвид без дела суется!

Были и другие жуткие истории, рассказанные под аккомпанемент тихого скрипа резака. Про пекаря Палотье, что съел в лесу выглядящую сочной ягоду, а через день оброс шерстью, обратился вурколаком и был травлен сеньорами на охоте. Про мехоса Паабо, который решил, что его гидравлическое тело может пройти сквозь весь Ярнвинд, но был искусан мутировавшими термитами со слюной на основе кремниевого клея и обратился в неподвижную статую в самой чаще, так и не опустив топора. Про городского геномастера Гершензона, двадцать лет собиравшего в лесу плоды и возвращавшегося невредимым, а к исходу двадцать первого пойманного и заживо переваренного хищным деревом.