Париж в августе. Убитый Моцарт - Рене Фалле

— Да.

Она укоризненно погрозила ему пальцем.

— Анри! Анри! — и показала на его обручальное кольцо.

Он не очень смутился.

— Сейчас я один. Моя жена на море.

— Без вас?

Он принял загадочный вид.

— Без меня.

Она деликатно воздержалась от каких-либо комментариев и стала разглядывать витрину обувного магазина. Несмотря на решетку, они ясно отражались в стекле, и ее красота поразила Плантэна.

Что делает эта девушка рядом с ним? Стала бы она прогуливаться по Лондону с таким малопривлекательным типом, как тот, который был сейчас перед ним, перед его глазами? Он возразил самому себе: «В конце концов у меня есть и нос, и рот, как у всех остальных?» О чем он думает! Да, «мсье Дюран» такой же, как все остальные, именно в этом твой недостаток! Пат — она не такая, как все остальные. Хотя она и смотрела на туфли с таким же восхищением, как все женщины, они были недостойны ее ног.

— Пантеон, — заметил он, — улица Суффло.

Она забавно захлопала в ладоши.

— Ах! Я увижу Наполеона!

Он так и подпрыгнул.

— Наполеона?

— Да. Побежали. Анри, вы не хотите бежать?

— Не стоит труда. В любом случае он вас подождет. Но не в Пантеоне.

— Почему?

— Потому что его здесь нет.

— О, его украли!

— Пат, прах Наполеона никогда не был в Пантеоне. Он в Отель дез Инвалид.

— Дез Инвалид?..

Она готова была расплакаться, и Плантэн испугался, что Пат рассердится. Разумеется, не из-за Наполеона, но то немногое, что он знал о женщинах, говорило ему, что они не переносят, когда им перечат. Он ласково прошептал:

— Кто сказал вам, что Наполеон похоронен здесь? Во всяком случае, не я, Пат. Вам нужно было спросить у меня.

Она нервно встряхнула сумочкой.

— Я так думала. На Пантеоне написано: «Великим людям от благодарной родины». Разве французы не считают Наполеона великим человеком?

— Считают, — подтвердил Плантэн, никогда в жизни не говоривший так много об императоре, — конечно, считают.

— Ну и что же?

Он мог противопоставить этой британской логике только самую презренную континентальную мысль:

— Ну и то, что он — в Инвалид.

Воцарилась тишина, которой Плантэн воспользовался для размышлений. «Великим людям и так далее» — ладно. Но почему нет второго Пантеона — «маленьким людям»? Ведь без маленьких людей не было бы победоносных войн и соответственно не было бы генералов — победителей под Ваграмом и в других местах. В данном случае Анри чувствовал себя ущемленным.

Пат скорчила гримасу.

— Я пойду в Инвалид. Завтра.

— А куда вы пойдете сейчас?

Она выглядела разочарованной.

— Я не знаю…

Конечно, сейчас она попросит его оставить ее одну. Солнце зашло. Анри почувствовал холод во всем теле. Они расстанутся здесь, она оставит его перед лицом «великих людей», его, самого ничтожного из всех. Она говорила сама с собой:

— Я пойду… Я пойду в Сен-Жермен-де-Пре.

— Да…

— Вы загрустили, Анри. Не нужно грустить из-за Наполеона. Это не ваша вина.

— Это не из-за Наполеона. Я грущу, потому что сейчас покину вас.

Она заглянула ему в глаза:

— Покинете меня? Вы хотите меня покинуть?

— Я не хочу. Но так надо.

— Вас кто-нибудь ждет?

— Никто.

— Вам плохо со мной. Вам со мной скучно?

Он грустно улыбнулся. Клавесин, приглушенный пуховой периной, наигрывал где-то в глубине его сердца «Вязальщиц» Рамо. Несмотря на название, в этой музыке не было ничего особо веселого. Она настаивала.

— Я вам надоела, да?

Опустив глаза, он пробормотал:

— К тому же, вам на меня наплевать.

— Что? Я не поняла.

Он набрался сил и посмотрел на нее в упор.

— Вы не поняли, что я хочу пойти с вами в Сен-Жермен-де-Пре, хочу поужинать с вами, хочу видеть вас завтра, послезавтра, каждый день!

Он чуть было не сказал в конце, как мальчишка: «Вот, на тебе!» На этот раз она поняла и посмотрела на него с интересом:

— Знаете, Анри, вы — ужасный человек. Ужасный.

Он почувствовал, что она взяла его руку и сильно сжала в своих ладонях.

— Я не знаю, где находится Сен-Жермен. Проводите меня.

У него возникло безумное желание поцеловать ее. Выше сил было ему сопротивляться. Плантэн оторвался от нее, сделал шаг назад и вздохнул.

— Пойдемте, Пат. Патрисия Гривс.

Теперь он боялся ее. Он осознал, что для него было бы лучше после окончания работы отправиться прямо домой вместо того, чтобы идти на набережную Межисри и встретить там то, что часто (это скажут вам все газеты) похоже на смерть. Но он так же отчетливо, как при свете вспышки, понял, что у него никогда не хватит мужества удрать, вырвать из своей жизни, как гвоздь, это красное платье и слишком светлые волосы.

Она напевала по-английски, уверенная, что теперь он не покинет ее, что она получила в свое распоряжение на все время пребывания в Париже корректного гида. Милый этот художник, милый. Да, завтра он покажет ей Наполеона. Да, сегодня вечером он будет отгонять от нее этих надоедливых мух — мужчин, вышедших на охоту.

Нежная, непонятная песня, которую она напевала, взволновала Плантэна. Временами он уже не видел ее лица в спускающейся ночи, различая только светлое пятно волос. Она вернулась, там, на набережной Межисри, после того как прошла мимо. Она не должна была бы возвращаться. Он сохранил бы свою тоску в себе. До утренней зари, которая прекрасно убила бы эту хандру. Как убивала до сих пор.

Пат перестала петь.

— Вы больше не разговариваете, Анри?

— Вы больше не поете, Пат?

Они подошли к Люксембургскому саду, из которого до них доносились запахи цветов и деревьев. Двое влюбленных обнимались у решетки сада. Этот уголок Парижа был спокойным. Несчастные терзания Анри Плантэна — среднего француза опадали здесь одно за другим, как листья, охваченные огнем. Впервые ему было двадцать лет, и это странно повлияло на него — эти двадцать лет, которых у него никогда раньше не было. Он имел на них право, как любой, обладающий социальной страховкой.

Пат протянула руки, обнимая весь мир, и с закрытыми глазами воскликнула:

— Я хочу жить! Я хочу жить! Жить…

Анри был немного смущен этим слишком натуралистичным жестом молодой женщины, неожиданным, в его понимании, для англичанки. Она повторила еще громче, раскатисто, выставив грудь в августовскую ночь: