Шах королевы - Вера Колочкова

— Постой, постой, бабуль… Так это сколько же нашей Таечке лет? Выходит… Выходит, ей уже девяносто, что ли?!

— Ну да. А ты и не знала. Спасибо, хоть посчитать удосужилась.

— Да столько вообще не живут!

— Ага. В домах скорби, может, и не живут.

— Ну, ба… Ну чего ты, в самом деле? Я же не о себе, я же о тебе, в конце концов, беспокоюсь! И о маме тоже! Я как раз хотела попросить тебя, чтоб ты с Тонечкой на даче пожила… Понимаешь, у нас детсад на ремонт закрыли и Тонечку девать некуда. А мама…

— Ага. О матери, значит, беспокоишься? Боишься ей Таечку навязать?

— Так она ж на работе пропадает целыми днями! Вот как ей не надоело это главное бухгалтерство, скажи, бабуль? Сплошной невроз и куча ответственности! Домой приходит поздно, разбитая вдрызг… А тут еще и Таечка… Если вы с Тонечкой на дачу уедете, как она тут с ней управляться будет?

— А мать твоя, в отличие от тебя, морду от старухи не воротит! Всегда и зайдет к ней, и посидит, и приласкает. Нет, странно все-таки… Вроде ты никогда в детстве злой не была…

— Да я и сейчас не злая, бабуль! При чем тут — злая, добрая… Я тоже всегда к Таечке захожу, когда к вам приезжаю. Что, разве не так? Я тоже ее люблю, между прочим.

— А чего тогда всякую ерунду городишь?

— Не знаю… Устала, наверное. И тебя жалко. И маму тоже. И запах тут у вас… Нет, я и правда Таечку люблю, но…

— А раз любишь, то иди к ней, поздоровайся хотя бы!

— А поужинать? Я вообще-то есть хочу. На голодный желудок все запахи, между прочим, противнее кажутся.

— Наталья! Да что это такое, ей-богу! Ты что, меня окончательно из себя вывести хочешь?!

Тонечка-старшая сердилась уже не на шутку — это Наташа сразу поняла. Она очень хорошо знала свою бабушку и знала эти металлические, добра не предвещающие нотки в голосе. И потому покорно встала и, ни слова не говоря, потащилась в дальнюю комнату — навещать няню Таечку. Перед дверью вздохнула, с тоской глянула в сторону кухни, открыла…

Таечка лежала под розовым байковым одеяльцем, сухонькая мумия в белом платочке. Вместо лица — коричневый морщинистый кулачок, слепые глаза прикрыты почти прозрачными веками, втянутые внутрь губы шевелятся размеренно, будто старуха жует что-то вкусное. И само лицо вроде как блаженное от этого — спит не спит, слышит не слышит… Наташа постояла немного в дверях и только сделала тихий шаг назад, намереваясь уйти, как старушка вдруг встрепенулась, поелозила по подушке головой, заскрипела тоненько:

— О-о-й, Наташичка моя пришла, мнучичка моя любимая… Иди сюда, Наташичка, иди ко мне, дай я тебя пошшупаю…

Она ее всегда так и называла — Наташичка и мнучичка. Однажды она ее спросила — отчего мнучичка, а не внученька? И получила исчерпывающий ответ — так ить малых деток мнут в руках, любят да тетешкают, оттого и мнучичка…

Так. Ладно. Пусть будет мнучичка. Теперь еще и обряд «пошшупывания» надо перетерпеть. То есть наклонить к няне Тае лицо, и она будет возить по нему сухими дрожащими пальцами, трогая поочередно глаза, нос, губы… Ничего, терпимо. Щекотно только.

— Красавица моя, рыбочка золотая, солнушко ясное… А волосы где? Вот тута, на шейке, у тебя волосики были…

— Я подстриглась, нянечка.

— Косу обрезала?! Ахти…

— Да не было у меня никакой косы, просто покороче остриглась, и все!

— Ну да, ну да… Ты не сердись на меня, Наташичка. Я и сама такая была. Помню, тоже себе косу обрезала, когда мне годков десять исполнилось. Нашла у мамки ножницы и хватанула сдуру…

Так. Пошла плясать ее величество старушкина ретроградная амнезия. Что было вчера — не помним, а что было в десятилетнем возрасте — помним в мельчайших подробностях.

— …А мамки-то я, Наташичка, шибко боялась! Повязала платочек на голову, и шасть к соседке, к Надьке-вековухе! Плачу перед ней, косу в руках держу, что мне делать, не знаю… А Надька — злая баба была, одно слово — вековуха. Говорит мне — примета, мол, вроде такая есть. Ты, говорит, девка, как солнце вечером начнет с неба сползать, иди за им туда. А как придешь, крикни в ту яму, куда оно, солнце-то, падает, чтоб волос у тебя обратно отрос. Он и отрастет, пока домой обратно идешь. Верное, говорит, дело. Ну, я и пошла…

— В смысле? За горизонт, что ли, пошла? — в недоумении пожала плечами Наташа.

— Так ить я глупая была, Наташичка, сопливая ишшо… И в школе толком не училась, мать в колхозе робила, а меня братьёв няньчить пристроила. Ну, так вот… Помню, солнце падает, а я, стало быть, иду, иду за им по полю босиком, потом уж совсем стемнело, и роса вечерняя такая холодная, аж ноги обжигает. Из сил выбилась, а все равно иду. Вдруг чую, конец мне, умаздохалась уже вся…

— У… чего? Я не расслышала, нянь!

— Умаздохалась, говорю…

Наташа хмыкнула, пристраивая незнакомое словечко у себя в голове. Интересное словечко, однако! Надо запомнить. Потом вставить можно куда-нибудь для юмору. Обязательно надо запомнить. Только как? Вот же проблема — не хватает у нее памяти на всякие такие словечки… Надо какое-то ключевое слово подобрать, чтобы потом вспомнить. А, вот! Японская «Мазда» — чем не слово? Хорошо, так и запомним. Японская машина. Мазда. Умаздохалась.

Пристраивая в памяти незнакомое словцо, конец Таечкиного рассказа Наташа пропустила. Ну, да и ладно. Посидела, пообщалась со старушкой, пора и честь знать. Хватит на сегодня.

— Ну, я пойду, нянечка, ладно? Я на минутку забежала!

— Да посиди ишшо, Наташичка…

— Не могу. Некогда мне.

— А как твой-то поживает? Ну, тот, который легонький?

— Хорошо поживает. Колодца не вырыл, избы не поставил. Задумал вот новую квартиру покупать. Чего с него возьмешь, с легонького?

— Ну да, ну да… Бедная ты моя, Наташичка…

Старуха снова потянулась к ее лицу заскорузлыми сухими пальцами, но Наташа резво увернулась, соскочила с низенькой скамеечки, стоящей у кровати.

— До свидания, нянечка! — бодро обернулась уже от двери. — Пока!

На кухне бабушка поставила перед ней тарелку со свежими щами, придвинула корзинку с хлебом.

— Ешь! А то худая, в чем только душа держится.

— Да я не худая, ба. Наоборот, никак не могу лишний килограмм сбросить. Но твоих знаменитых щец поем с удовольствием! Тем более я не обедала сегодня, только завтракала.

— А отчего ж не обедала? Работы было много?

— Это смотря какую работу иметь в виду, бабуль.

— А! Я и забыла, что ты у нас нынче писательницей заделалась! Все пишешь, и даже поесть некогда?

— Ну да. Некогда. Только я иронии твоей не принимаю. Что делать — обидеть художника может каждый…

— А ты не обижайся, Натка. Да и не художница ты еще, а так, соплюшка в этом деле. С боку литературного припека. Я, кстати, купила вчера твою книжицу…