Виновник торжества - Фридрих Незнанский

— Откуда известно? — поднял голову Гоголев.

— Я все-таки зашел в квартиру к Алехиным. Отец Ольги к тому времени уже проснулся после укола. Конечно, мужик не совсем в себе. Но его привела в чувство ненависть. Его прямо трясет от ненависти к убийце. Говорит, жизнь положит, а этого нелюдя найдет и собственными руками сначала кастрирует, а потом задушит… Я бы и сам так сделал, — признался юный оперативник. — Для таких мерзавцев закон — слишком большая роскошь.

— А какой бы отец так не сделал? — донесся из угла голос Салтыкова. — Только дай всем волю, это сколько же мужиков останется кастрированными! У нас даже нет точной статистики, сколько изнасилований совершается по стране. Ведь далеко не все потерпевшие заявляют об этом — стесняются. Вот типичный пример: был такой Кузнецов, его изобличили в десяти убийствах на сексуальной почве в Москве, Киеве и Московской области. А до этого он совершил в своей родной Балашихе несколько десятков изнасилований. И только одна потерпевшая заявила об этом в милицию. Если бы заявлений было больше, его и арестовали бы раньше.

— А убивать-то зачем? — запальчиво воскликнул Валера. — Я бы сам этого гада собственными руками!..

Женя Мартынов с сомнением посмотрел на невысокого товарища:

— Боюсь, Валера, в нашем случае ты бы с ним не справился.

— Это почему? — вскинулся Валера. — У меня, между прочим, разряд по вольной борьбе.

— А потому, борец ты наш непобедимый, что убийца. И не просто душитель. Силища у него нечеловеческая. Он несчастную девушку одной рукой задушил.

— Да брось! — поразился Валера. — Это какую же ручищу надо иметь?!

— О чем и речь!

— Не отвлекайтесь, — строго приструнил спорящих Гоголев. — Ты, Крупнин, начал говорить о лифте на четвертом этаже.

— Ну да, — спохватившись, продолжил Валера. — Так вот, когда Алехины вызывали лифт, по звуку услышали, что он спускался с четвертого этажа.

— А это достоверно? Они ничего не путают? Все-таки они такое пережили, могли и ошибиться.

— Я Алехину тоже задал этот вопрос. Он абсолютно уверен. Столько лет живут в этом доме, по звуку запросто могут определить положение лифта на этаж выше или ниже. По времени чувствуют.

— И что нам это дает? Мало ли кто поднимался на лифте на четвертый этаж. Не обязательно это был убийца. Мог любой из жильцов дома.

— Мы опросили всех жильцов в подъезде. После одиннадцати часов пятнадцати минут никто лифтом не пользовался. А родители обнаружили дочку в полдвенадцатого. То есть она с убийцей поднялась на четвертый этаж, он ее изнасиловал, задушил и спокойно вышел. А потом спустился по лестнице. Не кататься же с трупом в лифте — риск, вдруг кто-то зайдет в подъезд, подойдет к лифту, а тут вам — здрасте: убийца с трупом в кабине.

— Убийца мог не только спуститься по лестнице, но и подняться… Ведь было предположение, что она с ним знакома. Вдруг кто-то из соседей.

— А бескозырка? — вмешался Салтыков. — Среди жильцов нет служащих во флоте.

Гоголев внимательно слушал сообщения Крупнина, делая какие-то пометки у себя в блокноте.

— Меня все-таки смущает четвертый этаж, — вдруг заявил Валера. — Мы же по квартирам ходили, с людьми разговаривали. Все реагировали одинаково. Люди давно живут в одном подъезде, все знают друг друга. Семью Алехиных уважают, они в доме заметные люди. Глава семьи — бывший крупный чиновник, теперь влиятельный бизнесмен. Дочка в Финляндии учится.

В общем, семья на виду, и всех это убийство взволновало. Кроме одного типа из сто двадцать второй квартиры. Которая, кстати, находится на четвертом этаже.

— Ну, это тоже не показатель, — вмешался Женя Мартынов. — Далеко не все люди проявляют свои эмоции. Есть очень сдержанные, я бы даже сказал, равнодушные к окружающим люди.

— Не перебивай меня, пожалуйста, — попросил терпеливо Валера. — Я тоже психологию изучал. Но тут случай особый. Этот тип, повторяю, живет на четвертом этаже. Каледин Андрей Борисович, тридцать два года. Доцент. Преподаватель математики Петербургского университета.

— Ну?! — стал подгонять его Гоголев.

— Так он не просто разволновался. Его аж заколотило, когда я спросил, не слышал ли он чего-нибудь подозрительного нынешней ночью. Между прочим, — пустился в подробности Крупнин, — когда я звонил, он долго не открывал…

— Спал… — встрял опять Женя, не терпящий тягомотины в рассказах Валеры.

— Ничего подобного, — отмел его предположение Крупнин. — Вид у него был помятый, волосы всклокоченные, под глазами круги, как у человека, который не спал всю ночь. После каждого моего вопроса впадал в ступор. Спросил, где он ночь провел. Ответил — дома. И так ненавязчиво пригласил в столовую. Как бы алиби продемонстрировал.

— Продемонстрировал? — Женя уже начал ерзать на стуле от нетерпения.

— Да еще как! Представь, на столе у мужика мясные нарезки, бутерброды с икрой, шампанское и зеленый горошек консервированный, — плотоядно облизнулся Крупнин. — А я с утра не ел…

— Эка невидаль — стол завален едой после новогодней объедаловки. Да во всех семьях по три дня доедают новогодние деликатесы.

— Знаете, что меня смутило? — Крупнин обвел присутствующих вопросительным взглядом. — Все это добро у него простояло всю ночь и полдня! Я к нему пришел где-то часам к двум. Хлеб на столе успел засохнуть, колбаса заветрилась. Мужик всю ночь просидел дома и ни фига не сожрал — ни одной грязной тарелки на столе. Кстати, и на кухне тоже. Я попросил у него воды попить, так что проверил. Зато два фужера посреди стола красовались. Чистые, из них никто не пил. Я специально к столу присел, вроде мне показания надо записать, а сам все это великолепие внимательно изучил. Мне показалось его поведение очень подозрительным — не спал, не ел, глаза бегают, над каждым моим вопросом задумывается… Мало того, когда открывал мне дверь, был весь какой-то бледный, прямо как больной. А когда я протокол составил, весь покраснел, на лбу испарина выступила. Точно — совесть у него нечиста, как пить дать!

— Твой дедуктивный метод, Валера, ошибочный. Мужик не спал, не ел, говорит бессвязно, его от волнения колотит — значит, убийца! Как-то несерьезно это. Он, может, женщину пригласил, стол накрыл на двух человек, потому и два фужера поставил. А она его продинамила, он расстроился и есть ничего не стал. Всю ночь думу тяжелую думал, потому и выглядит неважно.

Валера заметно увял, слушая комментарии старшего товарища. Вот всегда так, решение, кажется, совсем близко, а рассудительный опер Салтыков одной фразой разрушает с таким трудом выстроенную версию.

— А почему его так колотило? — не сдавался он. — Этот математик насмерть перепугался, когда я ему об убийстве в подъезде сказал.

— Догадайся с трех раз, — насмешливо предложил Салтыков. — А если не можешь, я тебе подскажу…

Крупнин задумался.

— Что-то ничего дельного в голову не приходит, — наконец признался он.