Пряный аромат Востока - Джулия Грегсон

Он что-то промямлил, и его ответ утонул в грохоте волн.

– Я не слышу! – прокричала она.

– Мои родители говорили, что мы будем всегда есть одни! – закричал он с таким раздражением, что она невольно попятилась.

– Хорошо, мы поговорим об этом позже. – Ей было слишком муторно, чтобы спорить с ним или думать о пище. Да и девушки едва ли будут огорчены.

– Конечно. – Он растянул губы в своей равнодушной и оскорбительной улыбке и прокричал что-то еще насчет родителей, но его слова унес ветер. Да, с ним будет много проблем, это точно.

Потом Вива спустилась в каюту, где, кроме нее, разместилась мисс Сноу, вежливая и тихая школьная учительница, которая возвращалась на работу в школу под Коччи. Они договорились, что возьмут одну каюту на двоих, чтобы сэкономить деньги, но пока что успели обменяться лишь десятком слов.

Мисс Сноу спала под ворохом простыней; возле ее койки стояло зеленое ведро. Вива положила на лоб влажную фланель, легла и снова подумала о Гае; все прежние сочувственные мысли вылетели из ее головы. Больше всего ее пугало, что Гай Гловер был теперь ее подопечным, ее ответственностью и, вне всяких сомнений, наказанием для нее за всю ложь, которую она наплела.

В ее душе пронеслась волна тревоги. Бога ради, зачем только она взвалила на себя все это? Тем более теперь, когда она наконец-то достигла хотя бы некоторой независимости?

Конечно, не ради возможности открыть проклятый сундук – миссис Уогхорн ясно высказалась о возможности найти в нем что-либо ценное, – но Вива все равно изменила всю свою жизнь ради этого призрачного шанса. Зачем?

Теперь она вспомнила свою полуподвальную квартирку на площади Неверн почти с тоской – да, не бог весть что, конечно, и кровать узкая, и газовая горелка чадит, но все равно пристанище, дом.

Ванная комната с неуклюжей зеленой ванной – Вива делила ее с пожилой библиотекаршей и еще одной женщиной, которую посещало необычайно много джентльменов, – находилась за занавеской в коридоре. В ней всегда было полно чулок, повешенных для сушки, а на краю ванны валялись осклизлые куски мыла. Ржавый зеленый бойлер, который все называли уинтерборном, взрывался будто вулкан, когда сунешь в него спичку, и несколько минут был страшно горячий, но тут же быстро остывал.

Зимой она спала в короткой рубашке и свитере; казалось, ее кровь так и не научилась греть после Индии. Каждое утро она спешила на очередную временную работу все в той же туманной мгле, в какой возвращалась к вечеру домой.

Будь она старше, такая жизнь показалась бы ей безрадостной, но молодость, свобода и решимость пережить все драмы были для нее чем-то вроде наркотика. Позади остались школьные дормитории и комнатушки родственников, где приходилось двигать мебель, чтобы освободить место для Вивы. А эта комнатка принадлежала ей. Охваченная детским восторгом, она покрасила стены бледно-розовой краской – в память о серо-розовых стенах родительского дома в Раджастане, – но цвет получился некрасивый, похожий на каламиновую мазь от солнечных ожогов.

На узкую, бугристую кровать возле закрытого досками очага она постелила свою единственную фамильную вещь – роскошное лоскутное одеяло из дорогих тканей, из которых шьют сари, ярко-зеленых и желтых, розовых и голубых, с каймой, расшитой рыбками и птицами. Когда-то оно лежало на родительской кровати в Шимле и в их других домах в Непале и Кашмире, а еще в доме-лодке в Сринагаре. Еще у нее была медная лампа, под кроватью она прятала пару кастрюль и сковородку («Кухней не пользоваться», – гласило объявление в холле), много коробок с книгами и бумагой. На ящике стояла пишущая машинка «Ремингтон». Профессия секретаря, которую она получила, закончив курсы, позволяла ей держаться на плаву. Больше всего в жизни ей хотелось стать писателем. Каждый вечер после работы она одевалась потеплее, закуривала сигарету «Абдулла» (она разрешала себе выкуривать в день три штуки), дотрагивалась ладонью до зеленой стеклянной статуэтки Ганеши, индийского бога мудрости, покровителя много чего, в том числе и творчества, и садилась за работу.

Она была счастлива в своей комнатке, когда слушала стук пишущей машинки, завывания уинтерборна и звук льющейся воды и когда за стеной в коридоре дергали цепочку туалетного бачка. Около полуночи, зевая и окоченев от холода, она раздевалась, ложилась в постель и крепко засыпала, как только ее голова касалась подушки.

А потом, через агентство, где она временно замещала машинистку, ее направили к миссис Нэнси Драйвер, настоящей писательнице, популярному автору романов, в двух из которых действие разворачивалось в Индии, где ее супруг, ныне покойный, служил в индийской кавалерии в звании майора. Миссис Драйвер, с ее итонской стрижкой и напористой манерой говорить, большую часть дня ходила в халате из верблюжьей шерсти и неистово стучала по клавишам машинки. Она совсем не походила на добрую фею из детских сказок, но на самом деле оказалась именно ею.

Они с Вивой выработали распорядок занятий. С половины двенадцатого миссис Драйвер, после ванны и завтрака, около часа писала ручкой, а Вива в это время неумело разбиралась с ее корреспонденцией. После ленча, пока работодательница расслаблялась очередной рюмкой хереса и тонкой сигарой «Шерут», Вива набирала на машинке утреннюю рукопись, а если на полях стоял большой красный крест, ей дозволялось добавить то, что у них называлось сентиментальной ерундой. Миссис Драйвер была убеждена, совершенно ошибочно, что на счету у молодой и хорошенькой Вивы куча восхитительных романов.

Именно миссис Драйвер выписывала журнал «Критерион»[8] и первой познакомила ее с поэзией Т.С. Элиота: «Вы только послушайте! Послушайте!» Приняв драматическую позу и отставив руку, в которой дымилась сигара, она закрыла глаза и продекламировала строки из стихотворения.

В той квартире, печатая на машинке, вычитывая верстку и попивая кофе, Вива постепенно осознала, что в отношении писательского ремесла она еще находится на уровне детского сада. До этого она строчила свои рассказы и тут же их отсылала. Теперь увидела, как мучилась миссис Драйвер в поисках «верного решения», какое внимание уделяла разным мелочам и странностям и часто писала о них в своих многочисленных записных книжках; как проговаривала вслух свои истории, когда у нее что-то не ладилось, как оставляла их на несколько месяцев в ящиках стола, чтобы они «дозрели».

– Тут нет никакого волшебного рецепта, – говорила она. – Каждый варится в собственном соку.

Когда Вива, дрожа от волнения, как-то утром сообщила миссис Драйвер за рюмкой хереса, что и сама мечтает писать, та ответила ласково, но не без прагматизма, что раз у Вивы серьезные намерения и раз ей необходимо зарабатывать деньги (Вива не скрывала своего бедственного финансового положения), то она должна приложить усилия и продать в женские журналы «Леди» и «Женские Владения» рассказы, наподобие тех, которые там регулярно публиковались.

– Ужасная чушь, – предупредила миссис Драйвер. – А ведь вы будете писать искренне, обнажая душу. Но зато это станет началом и вселит в вас уверенность.