Женщина с глазами кошки - Алла Полянская

Эд прижимает меня к себе, словно хочет защитить. Нет, парень, я не знаю ни одного мужчину, способного защитить женщину. Ваше племя измельчало, перевелось на хрен собачий, и сей печальный факт большими буквами высечен на скрижалях моего представления о мире. Ничего не поделаешь, такая вот ассимиляция.

— Пойду и посмотрю, что там.

— Я сам.

— Ты ранен, и я запрещаю тебе двигаться. Или ты все-таки хочешь получить воспаление? Что тогда мне с тобой делать здесь? Лежи и не смей подниматься!

Встав, я на ощупь двигаюсь вдоль стены. Каскад шумит, вода плещется так мирно… Но я не усну, пока не узнаю, кого там черти носят. Темень такая, что я вся превратилась в слух. Рукоять пистолета, сжатая моей ладонью, скоро расплавится, так нагрелась. Эду незачем знать, что я вооружена, да и стрелять, надеюсь, не придется — скорее всего позади потока и правда просто абсолютно сытая пума.

Чья-то тень, темнее тьмы, прошла сквозь занавес воды и стала на входе. Это не животное: я чувствую запах крепкого мужского тела и чеснока. Значит, кто-то из аборигенов. И я бью его рукояткой пистолета по голове — не сильно, чтобы лишь оглушить. Потом нащупываю в сумке скотч и перематываю ему руки, ноги и рот. Пусть полежит здесь пока, а как рассветет, я у него спрошу кое о чем. Чего было шляться среди ночи? Ну, своего ума никому не вставишь, так что придется ему дожидаться утра в таком неудобном и унизительном для настоящего мужчины положении.

— Что там, Тори?

— Не что, а кто. Утром рассмотрим трофей, а сейчас спи.

— Но…

— Спи, Эд, недосуг спорить.

Знаете, как я представляю себе мир, в котором живу? Каменистая пустыня, полная зыбучих песков и глубоких пропастей, а я балансирую между ними, пытаясь не сорваться в бездну или не провалиться в пасть затягивающих ям. Мне часто снится эта пустыня, и тогда наутро я просыпаюсь злая и несчастная.

А потому слова ночного «трофея» меня просто взбесили.

— Я убью тебя, женщина, — заявил пленник, едва ему освободили рот.

Вот идиот! А кто сказал, что я развяжу твои конечности? То, что я сорвала скотч с твоего лица, значит лишь, что мне нужна твоя способность разговаривать, а двигаться тебе для этого совершенно не обязательно. Может быть, я и убью тебя вот так, связанного. Плевать мне на совесть, потому что в джунглях она впадает в глубокий анабиоз, так на нее действует вонь зеленой влажной чащи.

— Это потом, амиго. Как тебя зовут?

— Ничего не скажу тебе. Я тебя убью.

Мечтатель. Убил бы, точно, причем не спросив, как звать. А я вот нет, я воспитанная, а потому спрашиваю. Не то чтоб мне было интересно, а просто ради вежливого начала разговора. Не хочешь вежливого обхождения? Тогда получай, мне не жаль. Думаю, пинок под ребра немного умерит твой пыл, амиго.

Пленник стонет сквозь зубы и пытается испепелять меня взглядом. У него смуглое лицо, прямой нос и густые брови. А в больших черных глазах, удлиненных, окрыленных прекрасными ресницами, — кстати, у кого, где я видела подобные? — такая злость, что гремучая змея нервно курит под балконом. Только, чико, мне не страшно. Мне уже ни от чего на свете не страшно, но ты пока об этом не знаешь. Ты лежишь тут связанный и не желаешь поддерживать светский разговор. Ладно, сейчас я научу тебя манерам. Правда, тогда наши отношения перейдут совсем в другую фазу, и тебе же будет лучше, если не станешь доводить меня.

— Как знаешь. Мне, в конечном итоге, безразлично твое имя. Ты и жив-то еще просто потому, что я хотела порасспросить тебя о некоторых вещах. Но если нет — значит, нет. Умрешь безымянным.

— Ты этого не сделаешь!

— Ты так думаешь? Напрасно.

Я принимаюсь за осмотр поклажи ночного гостя. Практичная вещь — рюкзак. Что у нас тут? Початая бутылка бренди, несколько банок консервированных бобов со свининой, военная аптечка первой помощи американского производства, коробка патронов к пистолету тридцать восьмого калибра. А сам-то где? Я слишком быстро связала парня, так что оружие должно быть где-то при нем. Надеюсь, он не боится щекотки?

— Я убью тебя.

— Ты, наверное, знаешь по-английски только эти слова? Не напрягайся, мне все равно.

— Я убью тебя.

— Твои речи чересчур однообразны, тебе не кажется?

Пистолет такой же, как и у меня. Отлично, значит, теперь моя боеспособность улучшилась, и это меня по-настоящему радует. Хоть что-то приятное случилось.

— Ну, и что мы решим, амиго? Поговорим или мне сразу пристрелить тебя?

— Тори!

Однако не вовремя Эд решил поучаствовать в разговоре. Впрочем, все равно пора уколоть ему антибиотик. Рана его имеет весьма приличный вид — если и дальше так пойдет, возможно, удастся избежать воспаления и через неделю журналист сможет вести более-менее нормальный образ жизни.

— Тори, что ты собираешься сделать?! — Эд ошеломленно смотрит на меня.

— Ты о чем?

— Ты намерена убить пленника?

— Да. А что?

— Это же варварство! Ты не можешь…

— Конечно же, могу. Хотя ты прав, стрелять не стоит, звук выстрела далеко слышен, да и патрон жаль. Поэтому я просто перережу ему горло.

— Прекрати паясничать! Ты знаешь, о чем я. Ты не можешь убить этого человека, он ничего плохого нам не сделал.

— А ты предлагаешь подождать, пока сделает? Смотри, какой здоровяк! И он-то ни минуты бы не раздумывал, просто убил бы нас, и все. Здесь такой мир, Эд, и ты либо живешь по его законам, либо умираешь молодым, и тогда тебе нет дела ни до каких законов.

— Но это невозможно! Я ушам своим не верю!

— Тебе лучше поскорее начать им верить. И не зли меня.

— А то ты и меня убьешь?

— Правильно. Наконец ты понял.

— Кошмар! В голове не укладывается!

Но я его уже не слушаю. Ох уж мне эти янки с их странными взглядами на неприкосновенность человеческой жизни! Устроить бурю в пустыне, стереть с лица земли небольшую страну, отравить кого-нибудь газами можно, поскольку делается из государственных интересов, а убить связанного бандита варварство? Не вижу логики. Но и нет смысла искать ее среди этих образцовых граждан. Американцы далеко не так свободны, как всем рассказывают. Например, они не могут дать ремня собственным распущенным детям, чтобы хоть немного привести их в чувство, надеть днем яркие украшения и поухаживать за понравившейся женщиной. Да и вообще они не в состоянии общаться между собой без адвокатов и психологов. А главное, янки совершенно не способны понять, что никто не обязан жить так, как того желают они, а потому ужасно злят меня. Сейчас, скажем, злит присутствующий здесь представитель сего племени — журналист Краузе.

— То есть ты предлагаешь отпустить пленника?

— Да. Потому что это правильно!