Дальнобойщица - Андрей Дышев

– Ага, Михалыч, – с грустью согласился Гуря.

Воронцов вдруг с силой хлопнул ладонью по крышке приемника. Гуря вздрогнул и втянул голову в плечи.

– Хватит дебила из себя корчить, – жестко сказал следователь. – Где ты был сегодня в шесть утра? Отвечать быстро!

Гуря издал какой-то нечленораздельный звук, потом пожал плечами и наконец тихо прохрипел:

– На торох ходил…

– На какой еще торох? – негромко, но с дикторской отчетливостью говорил Воронцов. Сунув руки в карманы и широко расставив ноги, он упруго возвышался над мешковатым и малоподвижным Гурей. – Ты думаешь, я не знаю, что ты здесь паял? Думаешь, не знаю, для чего тебе эта бандура? В глаза смотреть!

Казалось, и без того тяжелая челюсть Гури стала еще тяжелее и медленно опускается к рыхлому животу. Искоса глядя бессмысленно-свирепыми глазами на следователя, он силился понять, что этот человек хочет от него.

– К «КамАЗу» подходил? – Воронцов коснулся рукой подбородка Гури и приподнял его красное, покрытое сетью капилляров лицо. – Ты же не мог его не заметить, если в самом деле ходил на торф. Так?

– Ага, – выдавил Гуря.

Воронцов повернулся к участковому.

– Допрос по полной программе, – сказал он. – Под протокол!

– Слушаюсь, – ответил Шурик, неловко козырнул и попал пальцем себе в глаз.

– В тюрьму загремишь, хороший мой, – прошептал Воронцов, наклонившись к нездоровому лицу Гури. – Поменяешь эту камеру на более цивилизованную – с унитазом и водопроводным краном. Понятно?

Гуря предпочел уже ничего не говорить. Он затравленно озирался по сторонам, словно искал какую-нибудь щель или нору, где можно было бы спрятаться.

– Будем молчать? – с угрозой спросил Воронцов и, повернувшись к участковому, приказал: – Обыщи комнату!

Участковый принялся ощупывать койку, которая оказалась к ближе нему.

– Шурик, – с мягким укором сказал Воронцов и улыбнулся. – Я же просил обыскать.

– Ясно, – ответил участковый и с громким сопением принялся скидывать тряпки на пол. В воздух взметнулись клубы пыли.

– Здесь ничего, – сказал он, добравшись до продавленной и местами заштопанной проволокой сетки.

– Давай вторую!

Участковый скинул тряпье и со второй койки. Потом принялся за ящики стола. Гуря, выворачивая свои вишневые глаза, искоса смотрел на то, как на пол, словно горох, высыпаются радиодетали.

– Больше ничего, Юрий Васильевич, – доложил Шурик, вытряхнув последний ящик.

Воронцов наклонился и поднял с пола маленькую плату размером со спичечный коробок, с замысловатыми медными завитушками, похожими на египетский узор. Минуту он молча смотрел то на нее, то на Гурю.

– А это откуда? – наконец спросил он, поднеся плату к выпученным глазам Гури.

– Дак… – произнес Гуря, не сводя взгляда с платы. – Хлопцы дали… Ще летось…

– Что он говорит? – поморщившись, спросил Воронцов у Шурика.

– В прошлом году, говорит, дали.

– Разберемся, какие хлопцы и в каком году, – пообещал Воронцов и, сунув плату в карман, быстро вышел из комнаты. Он поймал восторженный взгляд Даши, которая наблюдала за его работой.

Во дворе он отдышался, вытер платком взопревший лоб и доверительно сказал Даше:

– Не пойму, что за чертовщина? Какой-то заговор молчания. Быть такого не может! Даже если только в одной избе появится японский телевизор – через час вся деревня об этом знать будет. Правильно говорю, малыш?

– А у вас рукав в чем-то белом, – сказала Даша, не ответив на его вопрос. – Снимайте пиджак, я почищу!

Воронцов, думая о своих проблемах, машинально снял пиджак, и тут Даша увидела, что поверх его голубой рубашки протянуты какие-то странные косые подтяжки, на которых висит кобура. А из кобуры – точь-в-точь как в фильмах про полицейских! – выглядывает рукоятка пистолета. Заглядевшись на следователя, она на какое-то время забыла про пятно на рукаве.

Сняв с крюка выломанную дверь, во двор спустился Шурик. Он устал стоять и тотчас сел на бревнышко и стащил с головы фуражку.

– Может, прервемся пока, Юрий Васильевич? – с мольбой в голосе сказал он. – Вы ж баньку заказывали! И Дашу надо пристроить.

– Как это – пристроить? – не поняла Даша, глупо улыбаясь.

– Ты же не будешь на улице ночевать, правда? – сказал Воронцов, закуривая.

– А разве… разве я… – забормотала девушка, но не нашла подходящих слов.

– Пока ты должна оставаться в деревне, – пояснил Воронцов, махая рукой, чтобы загасить спичку. Затем он посмотрел на Дашу, еще раз глубоко затянулся и выпустил дым вверх. Все это заняло несколько секунд. За это время в голове Даши родилась такая мысль: «О-ба! Вот это вляпалась! Значит, он все-таки подозревает меня!»

– Ты можешь мне понадобиться, – наконец объяснил свое решение Воронцов. – Ведь я буду допрашивать и обыскивать не только мужчин.

Ей показалось, что в этой фразе прозвучал едва скрытый намек, но разгадать его она не смогла.

Участковый, следуя за ними на почтительном расстоянии, кинул прощальный взгляд на избу с выбитым окном, перекрестился и тотчас сплюнул.

Чем дальше заходила Даша в деревню, тем тревожнее становилось у нее на душе. Она уже не прислушивалась к разговору Воронцова и участкового и все чаще кидала по сторонам настороженные взгляды. Ведь где-то здесь недалеко, может быть, за этим серым забором, или за этими хлипкими дверями, или в этом сарае, откуда доносился звон молочной струи, ударяющей в дно ведра, скрывается убийца – хитрая, расчетливая, опасная женщина. «Я знаю больше, чем Юра, и мне было бы намного легче найти ее, – размышляла Даша, невольно входя в роль следователя. – Что я знаю об убийце? Во-первых, что это одинокая женщина. Возраст? Валера говорил, что она старше его. Ну, предположим, ей сорок пять, может, даже пятьдесят. Работает, как и я, телятницей на ферме. Характер у нее не сахар, нрав крутой… Что еще? Еще я знаю, что у нее большой двор, куда запросто умещается «КамАЗ». И еще, что у нее есть баня… Вот, пожалуй, и все«.

Даша тотчас решила, что этих сведений вполне достаточно для того, чтобы с легкостью отыскать преступницу. «Это проще пареной репы, – думала она. – Надо только прийти на ферму к утренней или вечерней дойке и найти там женщину в возрасте около сорока пяти».

Следом за Воронцовым и участковым Даша подошла к колонке. В этом месте тропинка упиралась в центральную деревенскую улицу, которая из-за прошедшего ливня больше напоминала обмелевшую реку. Повыше дороги почти у каждого палисадника стояли скамейки, кое-где на них сидели старушки. Белые платочки, руки лодочкой на коленях, полная неподвижность и статичность. Можно было подумать, что это сделанные из воска декорации.