Призрак в лунном свете - Говард Филлипс Лавкрафт

Единичный громкий свист служил сигналом для берегового отряда к сносу дубовой двери в земле и препятствованию к побегу всякому показавшемуся живому существу. Еще два свистка велели бы заговорщикам двинуться через подземелье навстречу врагу или врагам, если таковых будет много. Ровно то же свистки означали для всех на подступах к каменному зданию: сначала — выломать дверь, затем — начать схождение под землю навстречу главному или береговому отряду. Третий сигнал, он же — оповещение тревоги, состоявший из трех коротких свистков подряд, призывал на помощь оцепление числом в двадцать человек, коим пришлось бы разделиться и войти в подземелье с двух сторон, непосредственно через дом и из каменного флигеля.

Капитан Уиппл был твердо уверен в существовании катакомб, и при планировании налета полагался на это убеждение. Он взял с собой очень мощный и громкий свисток, дабы избежать или хотя бы снизить риск ошибок с толкованием сигналов. Пристань располагалась вне пределов слышимости, и к резервному отряду у берега в крайнем случае послали бы гонца. Моисей Браун, Джон Картер и капитан Хопкинс пошли на берег, а преподобного Мэннинга с капитаном Мэтьюсоном послали к флигелю. Доктор Боуэн в компании Эзры Уидена остался в отряде капитана Уиппла, изготовившегося к штурму дома. Облаве полагалось начаться с приходом гонца от Хопкинса к Уипплу с оповещением о готовности к выдвижению берегового отряда. Тогда глава операции даст первый сигнал, и все три формации наступят по трем имевшимся фронтам. Поколь не пробил час ночи, все заговорщики оставили дом Феннеров, уйдя кто на охрану пристани, кто на поиски дубовой двери в холме, кто на оцепление фермы Карвена.

Елеазар Смит, выступавший в береговом отряде, писал в своем дневнике о том, как моряки без происшествий добрались до места и долго ждали, прежде чем вдали послышался едва различимый свист, а за ним — крики и взрывы. Одному моряку из отряда позже послышалась пальба, а потом, как показалось Смиту и как он особо отметил в записях, по небу прокатился раскат невиданного грома — но звучал тот гром будто катастрофически усиленный человеческий голос, в коем даже угадывались слова.

Незадолго до рассвета в стан явился один-единственный изможденный гонец с безумием, плещущимся во взоре; от одежд бедолаги шел странный, ни на что не похожий смрад. Он посоветовал морякам тихо, не привлекая внимания, разойтись по домам и никогда никому не рассказывать о событиях этой ночи и о человеке, звавшемся Джозеф Карвен. Поведение гонца вкупе с обликом оказалось не в пример красноречивее слов: что бы этот закаленный морской жизнью мужчина ни повидал, это плачевно сказалось на покое его души, не то что-то утратившей, не то — обретшей. То же самое стало и со всеми остальными, кто побывал в той зоне ужаса — лицезрев нечто за гранью человеческого разумения, они с тех пор не могли это забыть, однако никому не поведали о случившемся: печать тишины крепко легла на их уста. Береговой группе также передался от единственного добравшегося до них гонца невыразимый опыт. Рассказы о той страшной ночи так и не дошли, похоже, до города, и лишь дневник Елеазара Смита донес до дней насущных память о том, что имело место в прошлом, — о неизбывной горе-миссии заговорщиков из таверны «Золотой лев».

Чарльз Вард, однако, отыскал еще ряд письменных свидетельств в переписке Феннеров, сохранившейся у их родственников в Новом Лондоне[18]. Проводив всех, Феннеры, из чьих окон была видна заговоренная ферма, явственно услышали неистовый лай собак Джозефа Карвена и первый взрыв, предваривший атаку. Вослед за взрывом из-под крыши флигеля вновь полыхнул яркий свет, а еще мгновение спустя, после двукратного свистка, объявившего облаву, прогремели выстрелы из мушкетов — и дикий оглушающий рев, изрядно напугавший Люка Феннера. Этот крик, однако, обладал качеством, которое не могло передать никакое письмо, и корреспондент упоминает, что его мать вмиг потеряла сознание от этого звука. Позже он повторился менее громко, и последовали дальнейшие, но более приглушенные звуки выстрелов, сопровождаемые громким пороховым взрывом с берега реки. Примерно через час все собаки страшно залаяли, и послышался такой неясный грохот, что подсвечники на каминной полке зашатались. Был отмечен сильный запах серы; а отец Люка Феннера заявил, что слышал третий, или аварийный, сигнал свистка, хотя остальные его не заметили. Снова раздался приглушенный выстрел, за которым последовал глубокий крик, менее пронзительный, но еще более ужасный, чем те, что предшествовали ему; что-то вроде гортанного, отвратительно рокота или бульканья, называемый «криком» лишь ввиду продолжительности и психологического эффекта, а не в силу акустических свойств.

Затем Пылающая Тварь появилась в том месте, где должна была находиться ферма Карвена, и послышались людские крики — звуки отчаявшихся, перепуганных насмерть душ. Заговорили мушкеты, и тварь упала на землю. Явилась и вторая, тоже объятая огнем, и теперь уж отчетливо различим был вопль, исторгаемый ей, однозначно человеческий. Феннер писал, что смог даже разобрать несколько слов, изрыгаемых в исступлении: «Всевышний, обереги раба своего!», затем раздались новые выстрелы, и вторая Пылающая Тварь упала. После этого воцарилась тишина примерно на три четверти часа, и по истечении этого времени маленький Артур Феннер, брат Люка, крикнул, что видит «малиновый дым», воспаряющий к звездам с проклятой фермы вдалеке. На это обратил внимание только ребенок, но Люк отмечает одно весьма любопытное совпадение: троицу кошек, сидевших вместе с семьей в комнате, в тот момент охватил необъяснимый страх, и на выгнутых в панике спинах шерсть вздыбилась.

Через пять минут поднялся холодный ветер, и воздух наполнился таким невыносимым зловонием, что только сильные и свежие дуновения моря могли помешать учуять его береговой группе или бодрствующим душам в Потаксете. Та вонь была чем-то таким, с чем раньше не сталкивался никто из Феннеров, и насылала цепкий, невыразимый страх, не похожий на ужас пред могилою или склепом. Совсем рядом раздался ужасный голос, который ни один несчастный слушатель никогда не сможет забыть, — он грохотал с неба, как рок, и окна дребезжали, когда затихало его эхо. Он был глубоким и музыкальным, мощным, как басовый орган, но злым, как языческий бог. Никто не ведал, о чем он гласил, но в письме Люк Феннер записал — большими буквами, выражающими потустороннюю интонацию, — следующее: «ДИСМИС ДЖЕШЕТ БОН ДОСЕФЭ ДУВЕМА ЭНТЕМОС». До 1919 года ни одна душа не связывала эту грубую расшифровку с чем-либо известным смертным, но Чарльз Вард побледнел, узнав в ней то, что Мирандола[19] трепетно назвал «высшим ужасом» среди заклинаний черной магии.

В ответ на сие зловещее чудо с фермы Карвена сошел человеческий вопль о десятках голосов, после чего к неведомой вони примешался в равной степени невыносимый смрад. Звук, уже мало чем напоминающий обычные крики, протягивался по воздуху в нарастающих и спадающих пароксизмах. Временами он становился почти членораздельным, хотя ни один слушатель не способен был уловить определенных слов; и в какие-то моменты он как будто бы переходил в осатанелый истерический смех. Затем из десятков человеческих глоток вырвался вопль крайнего ужаса и абсолютного безумия — вопль сильный и ясный, несмотря на глубину, из которой он, должно быть, вырывался; после чего тьма и тишина воцарились надо всей округой. Спирали едкого дыма закручивались вверх, затмевая звезды в небе, хотя на следующий день не было найдено ни следов огня, ни сгоревших зданий.