Через мост и дальше - Олег Федорович Соловьев

без очков. Я разглядывал его, словно картину одного из Брейгелей, и в моей голове праздные мысли о деторождении путались с грустными мыслями о трансплантации волос. Он кашлянул. Я понял, что не ответил на его вопрос.

– А почему бы мне не пить одному? Я же вас не спрашиваю, в каком возрасте вы надели свои очки.

– В двенадцать лет. Но на мой вопрос вы так и не ответили. А, знаете ли, когда на мой вопрос не отвечают, есть два варианта развития событий. Сейчас я склоняюсь ко второму.

– А какой первый? Возможно, он был бы правильней.

– Первый – это перестать задавать вопросы, развернуться и уйти, а вто…

– Говорю же, что первый правильней.

– А второй, простите за назойливость, я присяду?

Что он и сделал, не дожидаясь ответа.

– Так вот, а второй – выяснить, в чем причина. Вы меня заинтересовали. Каждый раз, когда я вижу в баре человека, пьющего в час дня бурбон из бутылки, этот человек становится мне интересным.

– И как часто это бывает?

– Сегодня первый раз. Я сам, знаете ли, тоже не против выпить бурбона в час дня, но не могу – слово дал. Вы понимаете, как важно держать то слово, которое дал? Очень важно. Важнее, чем стремление стать хорошим человеком. А что такое вообще хороший человек?

– Человек, который держит слово? Или человек, умеющий внятно формулировать свои мысли?

– На сей раз, я склоняюсь к первому варианту.

– А я, напротив, ко второму. Что вы от меня хотите? Если бы вы подошли и попросили меня поделиться моим напитком, я бы понял и, скорей всего, поделился. Если бы вы попросили у меня денег, я бы тоже понял, но не дал бы. Если бы вам нужен был слушатель для вашей тяжелой жизненной повести, я бы тоже это понял. Но, похоже, вам не нужно ничего из этого. Так что?

Мой собеседник пожал плечами и хмыкнул. Посмотрел мне в глаза и хмыкнул еще раз. Потом перевел взгляд куда-то туда, где стена соединяется с потолком и застыл. Ну, блеск, подумал я.

– Эй! Я ценю всю ирреальность и абсурдность настоящего момента, но я чувствую себя героем плохого романа, а у меня аллергия на плохие романы. Либо вы мне говорите, зачем нам разговаривать, либо вы встаете и уходите.

Он продолжал сидеть неподвижно, только теперь его взгляд переместился на мое плечо. Потом он очень медленно и задумчиво сказал.

– А вы знаете, ваша история мне знакома. Я не претендую на знание мельчайших подробностей, но в общих, так сказать, чертах знакома, очень знакома. Вы обязательно найдете свою женщину, обязательно найдете. И брата своего вы тоже найдете, вы мне поверьте, пусть сейчас вы о нем и не думаете. А вот что будет дальше – этого я не знаю. Но точно знаю, что все пути неизбежно приводят к встрече, нужно только не останавливаться.

Я удивился такому повороту нашей беседы. Удивился очень сильно и решил, что это все какая-то неправда. Взял бутылку и сделал из нее глоток длиною в вечность. На глазах выступили слезы, а к горлу подступил комок, который грозил преобразиться в волны. Я сглотнул. Потом закрыл глаза и потер их руками. Когда я их открыл, напротив меня никого не было.

Первым делом я подумал, что мне это все привиделось. Но ведь пил-то я не абсент. Только от абсента бывают видения, не зря же я коллекционировал репродукции картин когда был моложе. Никто никогда не писал сюжетов, связанных с бурбоном. С тем бурбоном, который можно пить. Потом я подумал, что он просто быстро ушел, пока я вливал в себя алкоголь и старался удержать его внутри. У меня снова было два варианта, из которого оба могли оказаться неверными. В попытках проверить второй вариант, я пошел к бармену и спросил, вышел ли только что из бара высокий худой мужчина в очках. Он покачал головой и посмотрел на меня, как на потерянного человека. А я всего-то был растерянным. Значит, оставался первый вариант, и оставалось в него поверить. И еще оставалась треть бутылки, которую оставалось допить. Я взял ее, положил во внутренний карман пальто, вышел из бара холодно кивнув бармену, и отправился на мост. Допивать.

Под мостом плавали утки, но меня это даже не заставило улыбнуться. Утки и утки, будто я не видел этих уток. Река никуда не торопилась, а волны в моем животе наоборот шумели, словно море в непогоду. Я сделал глоток, закашлялся и выкинул бутылку вниз. Утки в испуге расплылись в разные стороны. Мне казалось, что ни в чем не было никакого смысла, и очень хотелось спрыгнуть вслед за бутылкой, но я вспомнил свои недавние кошмары, связанные с мостами и прыжками с мостов, и остался стоять на своем месте. Даже не пошатывался, вроде. Просто стоял и смотрел в воду. А потом повернулся и пошел.

Не знаю точно, сколько и где я ходил, я не различал дороги и очень слабо ощущал время. Кажется, пару раз, поворачивая на соседнюю улицу, я задевал угол дома и еще несколько раз натыкался на идущего мне навстречу человека. Возможно даже, меня несколько раз обругали. Мне было все равно. Мне казалось, что я парю над тротуаром. Перемещаюсь, не двигая ногами и не двигаясь сам. Как призрак, или как воздушный шарик с привязанным к нему грузом, достаточным, чтобы не улететь к небу. Оба сравнения подходили мне одинаково – я в равной степени был как призраком, потому что моя плоть за последние недели значительно истощилась, так и шариком. Грузом были мои мысли, тяжесть которых притягивала меня к земле и не давала улететь в бездумье и вечность. Я бы улетел с радостью, если бы мог. Но я не мог. Странно, что мне вообще удавалось думать, точно так же, как и, собственно, ходить, но, подумав об этом, я решил, что оно к лучшему. Ведь прогулка очищает мысли, приводит их в порядок, а способность думать помогает принять решение пойти на прогулку.

В таком состоянии, в котором я находился, было очень просто надумать какие-нибудь неправильные вещи, довести себя до пограничного состояния между умеренным волнением и прыжком с моста с грузом на шее, а то и до самого прыжка. Тем удивительнее оказались мысли, которые у меня родились. Когда я пришел домой, я, не раздеваясь, прилег на кровать в пальто и ботинках и, к своему удивлению, заснул. Во сне мне то и дело виделись картинки