Ведьма с Лайм-стрит - Дэвид Джаэр

Из всех своих трюков с побегами Гудини считал величайшим побег из китайской водяной камеры пыток и объявил этот номер венцом творчества, апогеем изысканий и трудов. У него ушло около трех лет на разработку и подготовку трюка. Когда он впервые выступил с этим номером в Европе в 1912 году, еще до войны, в обществе царил страх смерти в морской пучине, спровоцированный крушением «Титаника». Похоже, в своих выступлениях Гудини часто удавалось в какой-то степени отражать характерные для текущего момента желания и страхи. Так, английский эксперт по физическим манифестациям астральных сущностей Джеймс Хьюит Маккензи утверждал, что освобождение из водяной камеры пыток возможно только при помощи настоящего колдовства.

Когда Гудини продемонстрировал этот трюк в Национальном театре варьете в Лондоне, Маккензи испытал «сильную утрату физической энергии… как обычно бывает у участников спиритических сеансов, во время которых материализуются духи». Маккензи был уверен, что иллюзионист развоплотился и именно это позволило ему пройти сквозь стену камеры, в которой он был заперт. Как бы то ни было, трюк, который Маккензи называл «потрясающим проявлением одного из загадочнейших чудес природы», вызывал восхищение у зрителей, считавших, что просто смотрят отлично выполненный номер в театре варьете.

Каково это – тонуть в камере пыток? Вопрос интересовал многих. Во время выступления в цирке Портсмута ассистенты Гудини стояли рядом с резервуаром с топорами наготове: если что-то пойдет не так, они разобьют стекло и освободят иллюзиониста. Оркестр заиграл песню «Утопленники» Артура Лемба, и все взоры устремились к Гудини, подвешенному вниз головой в колодках, закрепленных на крышке резервуара. Лицо в воде казалось раздувшимся, тело в лучах софитов – неестественно белым. Он напоминал труп, погребенный в диковинном саркофаге атлантов. Несколько мгновений зрители могли видеть Гудини за стеклом, пока крышку фиксировали запорами и закрывали на висячие замки. Вода выплескивалась, растекаясь по непромокаемому брезенту, которым была устлана сцена, и забрызгивая резиновые сапоги одетых в черное ассистентов. Затем камеру пыток закрыли желтым занавесом, чтобы сохранить тайну. Прошло две минуты. В зале царила гробовая тишина, только охнула какая-то женщина. Затем настал миг воплощения: занавес отдернули, и рядом с водяной камерой предстал Гудини – высвободившийся, с широкой улыбкой на губах, тело влажно поблескивает, а вот волосы почему-то сухие, хоть это и невозможно. Публика возликовала. И громче всех аплодировал сэр Артур Конан Дойл.

Подобные невозможные трюки вскоре убедили не только Маккензи, но и Дойла в том, что Гудини был могущественным медиумом – тем самым проводником в мир духов, которого сам Гудини так долго искал. В переписке Гудини и Дойла зимой и весной 1920 года Гудини говорил, что готов поверить в общение с духами, если найдет хоть одного настоящего медиума, человека, который не станет прибегать к фокусам, когда его подводят сверхъестественные способности. С тех самых пор, как умерла мать, Гудини пытался отыскать ясновидящего, способного связаться с ней, и сожалел о том, что до сих пор все спиритические сеансы, в которых он участвовал, были пустой тратой времени. На сеансах он не обрел утешения, как сэр Артур.

Гудини условился с семью друзьями, оговорив кодовое сообщение: они договорились, что тот, кто умрет первым, передаст это сообщение из мира иного медиуму на сеансе. Все эти друзья уже умерли, но ни один медиум так и не услышал кодовую фразу. Это лишь укрепило Гарри в его сомнениях.

Гудини сказал Дойлу, что благодаря своему опыту выступлений в качестве медиума и посещений спиритических сеансов он мог взглянуть на проблему и снаружи, и изнутри и стал экспертом в вопросах шарлатанства на сеансах. Он лично присутствовал на выступлении Берта Рейсса, одного из наиболее впечатляющих американских ясновидящих, в сверхъестественные способности которого верил даже Томас Эдисон. «Профессор Рейсс», как он сам себя называл, был немцем еврейского происхождения. Этот седовласый ясновидящий мог отвечать на вопросы, записанные на бумагу в его отсутствие и сложенные в ящик. Никто не знал, как это ему удается: обладает ли он телепатией, рентгеновским зрением, способностью к психометрии или прорицанию.

Гудини разоблачил его мошенничество.

Он поймал Рейсса за руку, когда тот проворачивал свой фокус, – ему требовалось всего одно молниеносное движение. Рейсс сказал Гудини, что тот был первым, кто разгадал его метод. Для своих чудес «профессор» пользовался ловкостью рук и оказался настолько умелым иллюзионистом, что дал бы фору любому, кого Гудини когда-либо видел в варьете.

В письмах сэру Артуру Гудини предполагал, что вся история спиритизма может оказаться насквозь пропитана мошенничеством.

«Я понимаю, что вам многое известно об отрицательной стороне спиритуализма, – ответил сэр Артур. – Но я надеюсь, что вы когда-нибудь увидите и позитивную сторону».

Травля мошенников и жуликов была для Гудини чем-то вроде спорта, которым он наслаждался, однако он все же не хотел давить на непрофессиональных медиумов, веривших в свои способности, тех самых, которыми так восхищался сэр Артур. Гудини пытался относиться к своим расследованиям непредвзято и надеялся при помощи Дойла когда-нибудь найти настоящего медиума, который сможет передать ему подлинное сообщение от матери, ушедшей в мир иной целых семь лет назад.

Дойл утверждал, что часто говорил с духом своего сына, дважды – с духом брата и один раз – с духом племянника: «Несомненно, я слышал их голоса, и говорили они о сугубо личных вещах».

«Должно быть, это невероятное чувство – суметь поговорить с сыном, собственно, с любым близким человеком, которого вы так любили, – ответил ему Гудини. – Уверяю вас, ваше серьезное отношение к этому вопросу укрепляет меня в моей решимости отыскать истину или разгадать эту загадку».

Четырнадцатого апреля великий Гудини в сером плаще вышел из автомобиля. Он напомнил Дойлу не фокусника в цилиндре, а, скорее, одного из тех грубоватых немецких офицеров, с которыми сэр Артур как-то соревновался в гонках во время автомобильной выставки фирмы «Воксхолл», проходившей незадолго до начала войны. Впрочем, автор «Знака четырех» не ожидал грубостей от своего гостя: судя по письмам и поступкам, Гудини был человеком доброжелательным и порядочным. Он провел выступления в сиротских приютах Эдинбурга, родного города Дойла, и сделал пожертвование на обувь для сотен сирот. Да и дети писателя никогда так не радовались гостям в Кроуборо, как в этот раз.

Гудини подошел к огромному имению с красной черепичной крышей и пятью резными фронтонами. Его встретил слуга и сопроводил в залитую солнцем гостиную, где пятеро Дойлов – Артур, Джин и трое детей – ожидали прибытия великого иллюзиониста. Гудини извинился за отсутствие жены Бесс, и Дойлы провели его по обшитому деревом коридору в зал для приемов. Дети с благоговением взирали на человека, который мог проходить сквозь стены и когда-то провернул трюк с исчезновением слона. Заметив их восторг, Гудини достал из воздуха золотые монетки и вручил каждому – Денису, Адриану и Джин-Лене, которую все называли Билли. Гудини рассказал им, что часто показывал этот фокус, «деньги из ниоткуда», во время войны – так он одаривал солдат.