Нить, сотканная из тьмы - Сара Уотерс

Она пыталась говорить твердо, но не сумела: голос ее задрожал, выдав не высокомерие, а браваду, за которой пряталось обыкновенное отчаяние. Заговори я ласково, и ты расплачешься, подумала я. Однако я не хотела ее слез и постаралась придать своему тону максимальную живость. Что ж, сказала я, мисс Хэксби запретила обсуждать целый ряд тем, но, как я поняла, моя персона в сей перечень не входит. Если интересно, могу подробно о себе поведать...

Я назвалась и сказала, что живу в Челси на Чейни-уок. У меня женатый брат и сестра, которая вскоре выйдет замуж, а сама я не замужем. Сон мой плох, и потому я долго читаю, или пишу, или стою возле окна и смотрю на реку. Я изобразила задумчивость:

— Ну, что еще? Пожалуй, и все. Не так уж много...

Прищурившись, Дауэс смотрела на меня. Наконец отвела взгляд и улыбнулась. Зубы у нее ровные и очень белые — как пастернак, по выражению Микеланджело, но губы шелушатся и обкусаны. Она заговорила естественнее: спросила, как давно я стала Гостьей и зачем взялась за это дело. Для чего ездить в Миллбанк, когда можно бездельничать в своем доме в Челси...

Вы полагаете, дамам следует жить в праздности? — осведомилась я.

На моем месте она бы уж точно лентяйничала, ответила Дауэс.

— О нет, вы бы не стали, будь и впрямь схожи со мною! — сказала я.

Вышло громче, нежели я хотела; Дауэс моргнула. Наконец она отложила вязанье и пристально на меня посмотрела; мне даже захотелось, чтобы она отвела свой неподвижный взгляд, ибо от него становилось как-то тревожно. Дело в том, что праздность не по мне, сказала я. Два праздных года были так пусты, что сделали меня «совсем больной».

— Вот мистер Шиллитоу и посоветовал мне приезжать сюда. Он старый друг моего отца. Навестив нас, он заговорил о Миллбанке. Рассказал о здешней системе, о Гостьях, и я подумала...

Что же я подумала? Под взглядом Дауэс я и сама не знала. Я отвернулась, но все равно его чувствовала. А потом она очень спокойно сказала:

— Вы пришли сюда, чтобы посмотреть на тех, кому хуже вашего, и надеетесь, что это вас излечит.

Я в точности помню ее слова, ибо, хоть грубые, они были так близки к истине, что у меня загорелись щеки.

— Что ж, — продолжала Дауэс, — смотрите на меня: я достаточно жалка. Пусть смотрит весь мир — это часть моей кары.

В ней опять появилась гордыня. Я что-то пробубнила: дескать, своими визитами я надеялась не усугубить, но облегчить суровость наказания, однако узница тотчас повторила, что ей не требуется мое утешение. Есть много друзей, готовых ее утешить, едва в том возникнет нужда.

— У вас друзья? — выпучилась я. — Здесь?

Дауэс закрыла глаза и театрально провела рукой по лбу.

— Мои друзья тут, мисс Приор.

Ох, я уж и забыла! Теперь же вспомнила, и щеки мои вновь остыли. Дауэс сидела, крепко зажмурив глаза; помню, я дождалась, когда она их откроет, и тогда сказала:

— Ну да, вы же спиритка. Мисс Крейвен меня просветила. — (Узница чуть наклонила голову.) — Значит, друзья, что вас навещают, это — духи? — (Дауэс кивнула.) — И когда же они... являются?

Духи всегда вокруг нас, ответила она.

— Всегда? — Кажется, я улыбнулась. — Даже сейчас? Даже здесь?

Даже сейчас. Даже здесь. Но они «предпочитают не показываться или же порой не обладают силой...».

Я огляделась и вспомнила самоубийцу из отряда миссис Притти — Джейн Сэмсон в мареве кружащихся ворсинок. Стало быть, в камере Дауэс вот так же кишат духи?

— Но ваши друзья обретают мощь, если пожелают? — спросила я.

Они черпают силу от нее.

— И тогда вы их отчетливо видите?

Порой они лишь говорят.

— Иногда я только слышу слова, вот здесь. — Рука вновь легла на лоб.

— Вероятно, они навещают вас за работой? — спросила я.

Дауэс покачала головой. Нет, духи приходят, когда вокруг тихо и она пребывает в покое.

— Они к вам добры?

— Очень, — кивнула узница. — Приносят гостинцы.

— Вот как? — Теперь я определенно улыбнулась. — Они приносят гостинцы? Духовные?

Всякие, пожала она плечами, духовные, земные...

Земные подарки! Например, какие?..

— Например, цветы, — сказала Дауэс. — Розу. Иногда фиалку...

В этот момент где-то в коридоре грохнула решетка, и я подскочила, но моя собеседница осталась невозмутимой. Она заметила мою улыбку, однако смотрела спокойно и говорила просто, почти небрежно, словно ей было все равно, что я думаю о ее словах. Но последним заявлением она будто воткнула в меня булавку, и я сморгнула, чувствуя, как деревенеет лицо. Разве я могла сказать, что тайком за ней подглядывала и видела, как она подносит к губам цветок? Я пыталась найти ему объяснение и не смогла, а потом совсем о нем забыла.

— Что ж... Ну... — глядя в сторону, промямлила я и наконец с отвратительно наигранной веселостью выговорила: — Будем надеяться, мисс Хэксби не прознает о ваших визитерах! Она вряд ли сочтет наказанием условия, в которых можно принимать гостей...

«Не сочтет наказанием?» — тихо переспросила Дауэс. Разве можно выдумать большую кару? Неужели так думаю я, которая благоденствует, но знает, как они здесь прозябают и вкалывают, во что одеты и что едят?

— Когда взгляд надзирательницы липнет к тебе крепче воска! Когда вечная нужда в воде и мыле. Когда забываешь самые обычные слова, потому что мир твой так сузился, что можно обойтись сотней рубленых фраз: «камень», «похлебка», «гребень», «Библия», «спица», «тьма», «узница», «прогулка», «смирно», «внимание», «поглядывай!». Когда лежишь без сна... только это не ваша бессонница в кровати возле камина, в окружении родных и... слуг... Нет, когда тело твое ломит от холода, а в камере двумя этажами ниже вопит женщина, которую мучат кошмары или алкогольный психоз, либо надрывается новенькая, не веря, что ее остригли и наглухо заперли!.. Разве можно чем-то облегчить эту муку? Разве кара меньше, если иногда приходит дух и губами касается твоих губ, но тает, прежде чем родится поцелуй, и оставляет тебя во тьме, гуще прежней?

До сих пор в памяти живы ее слова, я будто слышу их, произнесенные запинающимся свистящим шепотом, ибо из-за страха перед надзирательницей их нельзя выкрикнуть во всю мочь и нужно подавлять гнев, чтобы только я их расслышала. Теперь я не улыбалась. И ответить не могла. Кажется, я загородилась плечом и сквозь железную решетку смотрела на гладкую и пустую побеленную стену.

Потом я услышала ее шаги. Она подошла и подняла руку, словно хотела меня коснуться.

Но я отпрянула к решетке, и рука ее упала.

Я не хотела огорчить ее своим визитом, сказала я. Видимо, другие узницы, с кем я говорила, менее вдумчивы либо закалены былой жизнью на воле.

— Простите, — сказала она.