W или воспоминание детства - Жорж Перек

Третье, похоже, — самое организованное. В школе нам присуждали баллы, — жёлтые или красные квадратные карточки с надписью «1 балл», обрамлённой гирляндой. Если за неделю набиралось определённое количество баллов, это давало право на медаль. Мне очень хотелось получить медаль, и однажды я этого добился. Учительница приколола медаль к моему переднику. После урока на лестнице возникла толчея, которая передавалась от ступеньки к ступеньке, от ребёнка к ребёнку. Я оказался посередине лестницы и сбил одну маленькую девочку. Учительница решила, что я сделал это нарочно; она подбежала ко мне и, не слушая моих возражений, сорвала мою медаль.

Я вижу, как я спускаюсь по улице де Курон тем особым способом бега, который существует у детей, но я до сих пор физически чувствую этот толчок в спину; это проявление явной несправедливости и кенестетическое ощущение нарушения равновесия, навязанного мне другими, спущенного на меня сверху, обрушенного на меня, остаётся столь прочно вписанным в моё тело, что я спрашиваю себя, не скрывает ли на самом деле это воспоминание свою точную противоположность: воспоминание не о сорванной медали, а о приколотой звезде?

1. Почти одновременно с описанием этих трёх воспоминаний обнаружилось четвёртое: воспоминание о бумажных салфетках, которые мы делали в школе: раскладывали параллельно узкие полоски тонкого разноцветного картона и переплетали их такими же полосками, которые пропускали то снизу, то сверху. Помню, что эта игра меня очаровала, я очень быстро понял её принцип и добился в ней блестящих результатов.

Отъезд

Моя мать отвезла меня на Лионский вокзал. Мне было шесть лет. Она доверила меня представителям Красного Креста, которые отправляли эшелон в Гренобль, в свободную зону. Она купила мне книжку с картинками, одну из историй Чарли, на обложке которой Чарли со своей тростью, котелком, туфлями и маленькими усиками прыгал с парашютом. Парашют был пристёгнут к подтяжкам его брюк.

Красный Крест эвакуировал раненых. Я не был раненым. Но меня нужно было эвакуировать. Значит, нужно было сделать так, как если бы я был раненым. Вот почему моя рука была на перевязи.

Но моя тётя почти уверена: моя рука не была на перевязи, не было никаких причин, чтобы моя рука была на перевязи. Красный Крест переправлял меня совершенно законно как «сына погибшего», как «военного сироту».

Зато, возможно, у меня была грыжа, и я носил грыжевой бандаж, суспензорий. Кажется, сразу по приезде в Гренобль, мне сделали операцию (я даже долго считал, подхватив эту деталь, не помню у какого члена моей приёмной семьи, что операцию проводил профессор Мондор), прооперировали одновременно грыжу и аппендицит (могли воспользоваться грыжей, чтобы удалить заодно и аппендикс). Наверняка, это произошло не сразу после моего приезда в Гренобль. По словам Эстер, это случилось позднее и из-за аппендицита. По словам Элы, из-за грыжи, но намного раньше, в Париже, когда у меня ещё были родители1.

Тройная черта проходит через это воспоминание: парашют, рука на перевязи, грыжевой бандаж: все три связаны с подвешенным состоянием, с поддержкой, почти с протезом. Чтобы быть, нужна подпорка. Спустя шестнадцать лет, в 1958 году, когда превратности военной службы сделали из меня эфемерного парашютиста, я сумел прочесть в минуту прыжка расшифрованный текст этого воспоминания: я был устремлён в пустоту; все нити разорваны; я падал один, без всякой поддержки. Парашют раскрылся. Купол распростёрся, хрупкое и надёжное зависание перед покорённым падением.

1. Я и в самом деле носил грыжевой бандаж. Операцию мне сделали в Гренобле, через несколько месяцев, и, воспользовавшись этим, удалили заодно и аппендикс. Это ничего не меняет в самом фантазме, но позволяет прочертить один из путей его происхождения. Что касается воображаемой руки на перевязи, то вскоре мы увидим, сколь любопытным окажется её повторное появление.

— Изучение бортового журнала и портовых документов, составляемых всякий раз, когда «Сильвандра» заходила в порт, выборочное ознакомление с метеорологическими и радиометрическими сведениями позволили нам впоследствии в удовлетворительном объёме восстановить обстоятельства крушения. Последней остановкой «Сильвандры» был Порт Стэнли на Фолклендских островах; оттуда яхта дошла до пролива Лё Мэр, миновала мыс Горн, затем, вместо того, чтобы выйти в Тихий океан, поднялась в бухту Нассау и через очень узкий проход, разделяющий острова Хосте и Наварен, достигла канала Бигл почти напротив Ушуайя. 7 мая, в полдень, как и в предыдущие дни, Хью Бартон определяет координаты и отмечает в бортовом журнале свое местонахождение: около 55° с небольшим южной широты и 71° западной долготы, то есть, приблизительно на уровне полуострова Брекнок, самой западной части Огненной Земли, между островами О’Брайен и Лондон-Берри, вблизи последних отрогов горной цепи Дарвина, то есть, чуть меньше ста морских миль от места крушения. На следующий день местонахождение не определялось или, во всяком случае, — что для нас равносильно — не отмечалось в бортовом журнале. 9 мая в три часа ночи норвежский китобой, что охотился в Уэддельском море, и радиолюбитель на острове Тристан-да-Кунья ловят сигнал бедствия «Сильвандры», но не могут с ней связаться. Сообщение об этом поступает к нам в бюро через два часа, но яхта уже не подаёт сигналов, и все попытки наших станций в Пунта Аренас и на мысе Эрмит установить с ней контакт оказались тщетными. Из отчёта чилийских спасателей следует, что сигнал S.O.S. посылали с «Сильвандры» очень короткий промежуток времени, несколько минут, возможно, даже несколько десятков секунд. Крепления спасательных лодок не сняты, трое погибших из пяти не одеты, никто не успел надеть спасательный круг. Вероятно, сила удара была чудовищной. Ангуса Пилгрима буквально размазало о стену его каюты; упавшая мачта размозжила Хью Бартону череп, стальной трос обезглавил Фелипе; Зеппо разбился о скалы. Но самой ужасной была кончина Сесилии: плохо привязанный сундук от толчка сорвался со своего места и раздробил ей поясницу. В отличие от остальных, она скончалась не сразу и наверняка в течение многих часов пыталась добраться до двери своей каюты и открыть её. Когда чилийские спасатели нашли Сесилию, её сердце только-только перестало биться; окровавленные ногти женщины оставили на дубовой двери глубокие царапины.

— А её сын?

— Его каюта находилась по соседству с каютой Сесилии. Там всё валялось вперемешку, одежда, игрушки. Но самого его там не было.

— Может быть, он упал в море?

— Маловероятно. Для этого он должен был оказаться на палубе, а у него не было никаких оснований там находиться.

— И всё же, если он там был?

— В три часа ночи? Что он мог делать на палубе в три часа ночи?

— Кто-нибудь, например, Хью Бартон, возможно, подумал, что вид бури произведёт на ребёнка благотворный эффект.

Отто Апфельшталь покачал головой.

— Нет, — сказал он. — Это невозможно. Даже если бы его выбросило за борт, море разбило бы его о скалы, и мы нашли бы какой-нибудь след, признак, примету, пятно крови, локон волос, шапочку, ботинок, что угодно. Нет, мы всё обыскали, наши подводники ныряли до изнеможения, мы прочесали все расселины скалы. Безрезультатно.