Экономика чувств. Русская литература эпохи Николая I (Политическая экономия и литература) - Джиллиан Портер

Когда юношеские мечты о быстром возвышении на военной службе терпят крах, Ансельм отказывается от мира и встает в позу современного Диогена, греческого философа, вдохновителя школы циников, который известен своей критикой общества. Главная цель «Сумасшедшего честолюбца» – показать, что, даже если Ансельм верит, что отверг для себя светские амбиции, его стремление критиковать современное ему французское правительство и принимать участие в его реформировании является в действительности симптомом той же самой губительной страсти. Ночью Ансельму снится, что он король или император; днем, следуя примеру Наполеона, перестроившего французскую правовую систему, он составляет новые своды законов (уложения) и отсылает их главам правительств для введения в действие. Когда же его проекты не находят воплощения, он умирает в отчаянии от сердечного приступа [Алибер 1826в: 99-102]. Иллюстрация к этому рассказу изображает Ансельма в виде страдающего философа, запертого в стенах Бисетрского дома (см. рис. 3). На заднем плане изображение другого пациента в короне и со скипетром указывает на широкий контекст обсуждений во французских медицинских кругах патологической амбиции, ставший источником для Алибера.

Реакционное изображение Алибером реформаторской амбиции как своего рода смертельной изнурительной болезни раскрывает тесную связь между медициной и троном во Франции эпохи Реставрации, тогда как включение морализаторских историй вроде «Сумасшедшего честолюбца» в «Физиологию страстей» демонстрирует взаимозависимость между медицинским дискурсом и литературой. Грань между историей болезни и романтической историей о безумии действительно проницаема, как и грань между французской и русской словесностью. Отделяя фрагмент книги Алибера от ее источника и переведя его на русский язык, издатели «Московского телеграфа» перенесли обсуждение мономании на почве амбиции из постнаполеоновской Франции на новую почву журналистики постдекабристской России. В этом новом контексте крушение мечтаний Ансельма о политических реформах должно было резонировать с недавней попыткой декабристов ввести конституционную монархию. Чувствительность к этой теме в России 1826 года, возможно, объясняет различие между началом французского текста «Сумасшедшего честолюбца» и его переводом в журнале. В то время как Алибер называет амбицию «более частой и более побудительной» (plusfrequente et plus energique) причиной безумия, чем любая другая, в русском переводе честолюбие «сильнее… и… более поразительная» причина [Алибер 1826в: ненумерованная страница между 349 и 350]. Хотел ли русский переводчик дистанцироваться как можно дальше от сумасшедших честолюбцев или просто счел, что такая версия более привлекательна, но в русском варианте честолюбие выглядит менее общим и более опасным явлением, чем «ambition» в оригинале.

В 1829 году в недолго просуществовавшей газете «Бабочка» (1829–1831) появился анонимный рассказ, озаглавленный «Дом сумасшедших в Шарантоне (Отрывок из записок одного путешественника)» [Дом сумасшедших 1829]. Подобно «Сумасшедшему честолюбцу», «Дом сумасшедших в Шарантоне» описывает французский сумасшедший дом, заполненный амбициозными безумцами и людьми в здравом уме, которым эти безумцы любопытны и которые хотят поделиться их историями. В этом случае сценой является французская психиатрическая лечебница в Шарантоне, где с 1825 по 1840 год служил главным врачом Жан-Этьен Эскироль, ученик и соратник Пинеля. Он придерживался мнения, что стремительная смена новых правителей в послереволюционную эпоху ответственна за возникновение формы мономании, заставлявшей людей «считать себя императорами и королями, императрицами и королевами», и что психические болезни стали национальным духом времени [Goldstein 2001: 139, 159]. Возрастающая популярность мнения о том, что чрезмерная амбиция являлась главной силой французского политического климата того времени, подтверждается карикатурой О. Домье «Министерский Шарантон. Разнообразные политические безумцы-мономаньяки» (1832) (см. рис. 4). Представляя современных французских политиков охваченными различными психическими расстройствами, Домье изображает людей в самодельных коронах, мантиях, а в одном случае даже в шляпе, напоминающей знаменитую треуголку Наполеона.

Рис. 4. О. Домье. Министерский Шарантон. Разнообразные политические безумцы-мономаньяки. Впервые опубликовано в «La Caricature» от 31 мая 1832 года. Раскрашенная литография, 19,5 х 50,8 см. Художественный музей Филадельфии. Коллекция Уильяма Г. Гельфанда, 1988-102-70

В «Доме сумасшедших в Шарантоне» повествование ведется от лица путешественника, который посещает больницу в Шарантоне и встречает там нескольких пациентов, страдающих от тех же маний, которые исследовал Эскироль. Первый из них – артиллерийский офицер, считающий, что он король Испании. Безосновательная уверенность в собственной власти подогревает его планы провести в больнице реформы и написать новую конституцию [Дом сумасшедших 1829:135]. Издатели «Бабочки» утверждают, что о «Доме сумасшедших в Шарантоне» им было «сообщено», не указывая источников. Место действия и явные отсылки к французской медицинской литературе об амбициозной мономании заставляют предположить, что это перевод или адаптация французского первоисточника. Действительно, большую часть опубликованных в «Бабочке» материалов составляли переводы из французских журналов. Например, указывалось, что две статьи из того номера, где публиковался «Дом сумасшедших…», были взяты из газеты «Le Voleur» («Вор»), которая перепечатывала материалы из французской прессы и, возможно, послужила образцом для «Бабочки». В одном из номеров газеты за 1828 год опубликована статья некоего Е D. «Визит в заведение для душевнобольных в Шарантоне», возможный источник «Дома сумасшедших в Шарантоне»; указано, что этот материал – тоже перепечатка статьи из «Le Courrier des Tribunaux» («Судебного курьера»).

Рассказчик в «Визите…» – ученый, описывающий различные типы безумия, с которыми он столкнулся во время последнего посещения Шарантона. Он отмечает, что лица, страдающие от психических заболеваний, в особенности склонны к фиксациям на «богатстве и величии», и заявляет, что врачи признают «безумие на почве амбиции» (‘folie de lambitiori) особенно сильным и неизлечимым расстройством [Е D. 1828: 1–2].

«Дом сумасшедших в Шарантоне» не является прямым переводом «Визита в заведение для душевнобольных в Шарантоне». У обоих схожая нарративная рамка – посещение Шарантона и особенный интерес к теме амбиции. Неизвестно, перенесли ли издатели «Бабочки» замысел «Визита…» в «Дом сумасшедших…» или опирались на иные источники, но ясно, что французские истории о безумии на почве амбиции являли собой «заразные» сюжеты, которые распространились в русской периодике посредством перепечаток и переводов. Ясно также, что политические амбиции, которые в карикатурном виде изображались в подобных историях, носили все более подрывной характер на фоне восстания декабристов в России и Июльской революции во Франции. Примечательно, что В. С. Филимонов, издатель «Бабочки» и одновременно преуспевающий провинциальный губернатор, сам был арестован в 1831 году по обвинению в связях с подпольным московским студенческим кружком Н. П. Сунгурова и был признан виновным в желании изменить государственный строй (амбиции реформатора): среди его бумаг были найдены черновики конституции [Кокорева 1958: 54]. В результате Филимонов был лишен всех чинов и отправлен в ссылку, а его газета закрыта.

Туманность источников и отсутствие привязки к социально-историческим условиям, присущее французским материалам о безумии на почве амбиции, в российской печати составляет