Женское время, или Война полов - Эдуард Тополь

Но раздеть ее он не решился, только снял с нее туфли. И снова сидел рядом с ней, смотрел на нее, слушал ее дыхание и думал о том, что вот и сбылась его мечта, вот и нашел он свою Наташу Ростову, свою русскую Белоснежку. Правда, если в ФБР узнают об этом, он немедленно вылетит с работы. Впрочем, это не важно. Важно, что это не сон, не мираж, что она действительно есть в мире и что они встретились…

Он поправил подушку, укрыл ей ноги простыней и ушел в гостиную. Тогда у него еще не было тут почти никакой мебели, и поэтому он устроился на полу — просто постелил на пол спальный мешок и уснул, улыбаясь своей удаче.

Утром он проснулся от яркого солнца, которое било ему в глаза сквозь окно. Он еще полежал, не открывая глаз и стараясь понять, приснилась ему встреча с русской стюардессой или это было на самом деле. Но тут какая-то тень перекрыла от него солнечный свет. Он открыл глаза. Анна стояла за его плечами, на коленях, и он видел только ее перевернутое лицо, которое наклонялось к нему, всматриваясь в него своими радостными зелеными глазами. А ее пухлые детские губы приближались к его губам. Он поднял руки, обнял ее и замер, потому что ощутил в своих руках не китель стюардессы и не блузку, а совершенно голые девичьи плечи. Не веря себе, с прерванным дыханием, он осторожно повел руками дальше — по ее голой спине… пояснице… бедрам…

Она оторвала свои губы и снова посмотрела ему в глаза зелеными глазами русской русалки. Теперь в ее глазах был вопрос и вызов.

Он перевел взгляд на ее маленькую грудь с темными сосками и потянулся к ним губами.

Это утро стало их первой ночью, и этот день стал их ночью, и именно тогда, на полу, он понял, как дико, как невероятно ему повезло. Анна — вся! — была сделана из одного материала — из его вожделения. Ее юное тело было налито его вожделением, оно пропитывало всю ее кожу, всю мякоть ее плоти и даже ее волосы. От одного прикосновения к ее телу, от одного поцелуя он, только что иссякнувший домертва, оживал снова и снова и кричал мысленно: «Господи! спасибо Тебе за нее! Я не отпущу ее никогда! Никуда! Я буду с ней, в ней — вечно! Это же моя половина, моя часть, это плоть моей плоти…»

Вечером, на закате, она шепнула ему тихо, по-голубиному:

— Мне пора, Марк.

— Нет, — сказал он.

— Я должна идти. У нас вылет в 22.10. Мы летим в Каракас.

— Они полетят без тебя. А мы завтра пойдем в мэрию жениться. И ты останешься тут, насовсем. Would you marry me? Ты выйдешь за меня?

— Я не могу.

— Почему?

— Я замужем.

— What?! Что?! — Он даже сел от изумления.

И она улетела в тот же вечер, и он никогда больше не видел ее и не слышал о ней. Хотя еще два года дежурил в аэропорту Кеннеди, отказываясь от всех других назначений.

Через два года ему стало казаться, что он никогда и не был с ней, что Анна Журавина была только миражем, сном, выдумкой.

А теперь, спустя семь лет после той встречи, она несла ему пиццу.

Он сбежал по лестнице в вестибюль, чтобы открыть ей дверь.

— Конечно, они не знали, что я была в ту ночь у тебя. Но я не ночевала в гостинице, и этого было достаточно. Меня уволили без права работы даже на внутренних линиях. Потом я развелась с мужем. Потом…

Голова Анны лежала на его плече, ее грудь касалась его ребер, а ее бедра прижимались к его бедру. Она опять была с ним, но он все не мог в это поверить. Впрочем, от ее низкого голубиного голоса он опять вспыхнул диким, как у мальчишки, желанием и властным движением руки поднял ее на себя. И только теперь, снова находясь в ней своей плотью, сжимая руками ее бедра и кусая губами ее грудь, он убеждался, что да — это она, Аня, живая и реальная, она снова здесь, с ним, и он — в ней! Господи, спасибо Тебе! Да, конечно, у него были женщины и до Анны, и после нее, когда она улетела от него семь лет назад. И это не были плохие женщины, а иногда это были даже замечательные женщины — и в постели, и вообще. И все же… И все же это были не его женщины. Марк чувствовал это. Он целовал их, и они целовали его, он made love to them, и они «делали любовь» ему, но где-то внутри себя, в глубине своего сознания он знал, что это — performance, представление. Он изображал страсть, и его молодое тело увлекалось этой игрой, и игра действительно переходила в страсть — почти натуральную. Но как только заканчивался очередной акт, все выключалось в нем, отчуждалось, и ток переставал течь между ним и его новой герлфренд, и он лежал рядом с чужой ему женщиной, думая, под каким предлогом побыстрее уйти из ее кровати, ее спальни и жизни.

Наверно, там, наверху, думал Марк, Бог создает нас парами, но тут же разъединяет, разбрасывает по континентам, социальным слоям и национальностям. А потом забавляется, наблюдая, как мы ищем свою вторую половину, шарим по глобусу, обманываемся, отчаиваемся, и если соглашаемся на замену, то страдаем от этого до конца своей жизни. А родственные пары, идеально, как пазл, дополняющие друг друга, встречаются друг с другом крайне редко — как в лотерее, как в бинго. Зато именно тогда — и только в этом исключительном случае! — эта пара даже в момент самого дикого, животно-сексуального акта испытывает, кроме страсти, еще одно, куда более глубокое и сладостное чувство — чувство родства. Две родственные плоти встретились и — наконец! — сочетались библейской любовью — как часто это бывает? Конечно, раньше, думал Марк, во времена Адама или Авраама такое было несложно, у Адама вообще была только его пара из его собственной плоти, да и Аврааму не надо было долго искать и выбирать. Но потом род людской расплодился так, что найти свою пару стало труднее, чем выиграть в Sweepstake Lottery.

Но он, Марк, выиграл! И теперь он пил свой выигрыш, дышал ее запахом, погружался в нее своей распаленной плотью, обнимал руками, кусал губами и вылизывал языком с той радостью первооткрытия, какую наверняка испытывал Адам в день грехопадения. И все не мог поверить в реальность своего выигрыша. А она, Анна, тихо постанывала от его усилий, целовала его и смеялась. Никогда и никто до Анны не смеялся с ним в эти минуты.

А когда эти минуты кончились, Анна продолжила свой рассказ:

— Потом, как ты знаешь, наша гласность превратилась в так называемую демократию — полуголод и нищету. А в 91-м, после путча, все стали бежать из России, и я — тоже. Но не сразу. Просто одна американка, стюардесса «Пан-Ам» — я познакомилась с ней, еще когда летала, — пригласила меня в Сан-Диего поработать нянькой ее детей, по-вашему — бэбиситтершей. У нее там дом, двое детей и муж — пилот «Пан-Ам». И они прислали мне гостевое приглашение и билет… Опять? Марк, ты сошел с ума! Подожди!

— Я не могу ждать! Let me in! Впусти меня. Да, вот так. Теперь рассказывай.

– Так я не могу рассказывать. Боже мой! Ой!

— Не двигайся! Замри! Рассказывай.

— Ну, я прилетела в Сан-Диего, начала работать, но тут лопнул «Пан-Ам», они оба потеряли работу и… Нет, не могу. Двигайся! Ой, Господи! Еще! Еще!