Он не ангел - Линда Ховард

Пожалуй, секс – единственное, из-за чего Рафаэль держал ее при себе. Отдавать ее этому сукину сыну он, само собой, не хотел – какой нормальный мужик отдаст свою женщину другому? Но вариантов у него было мало, и все никуда не годные. Скажи он «нет», как того требовали гордость и самолюбие, и он лишился бы очень ценных услуг киллера, услуг, которые ему в свое время очень понадобятся. Существовала и еще одна реальная опасность – его отказ киллер мог принять как личное оскорбление, и хоть Рафаэль никого не боялся, ему хватало ума понять, что есть люди, с которыми шутить нельзя. И наемный убийца как раз из таких.

Поэтому Рафаэль, проглотив свою гордость и злость, сказал «да», хотя ему это было как ножом по сердцу. Он промаялся весь день, все представлял, как его женщина, голая, лежит в постели с другим, и даже, черт возьми, поймал себя на том, что гадает: не больше ли, случайно, у того козла конец. Переживать из-за такого дерьма не стоило, и Рафаэль злился, что в душу его вполз этот червячок сомнения. У него есть деньги и власть, а женщинам вроде Дреа только это и нужно.

Но, даже увидев в ее глазах потрясение в тот миг, когда он позволил киллеру попользоваться ею, Рафаэль никак не ожидал, что она примет все это так близко к сердцу. Ведь секс в конце концов ее монета. А потому подумаешь, какая важность!

Он был почти уверен, что застанет ее, как всегда, невозмутимой, с пилочкой для ногтей в руках или перед телевизором, по которому идет этот дурацкий канал покупок, который она обожает. И когда вместо этого нашел ее забившейся в угол на балконе и рыдающей в три ручья, ему показалось, будто он получил удар под дых. Ее вид его потряс: мокрые зализанные назад волосы, ни следа косметики, распухшие от слез глаза. Лицо измученное и бледное, как у человека, перенесшего шок, а уж взгляд…

Будто в ней что-то надломилось. Только эти слова, по его мнению, могли лишь приблизительно отразить впечатление от ее вида.

Сначала Рафаэлю пришло в голову, что она испытывает физическую боль: а что, если этот гад получает удовлетворение, издеваясь над женщинами? И опять же эта мысль вдруг вызвала в нем совсем неожиданную реакцию – бешеный гнев ударил ему в голову: кто-то посмел поднять руку на то, что принадлежит ему, Рафаэлю, что с Дреа, которая и мухи не обидит, обошлись жестоко. Чего бы это ему ни стоило, а он этого так не оставит, доберется когда-нибудь до этого киллера.

Но дело, как выяснилось, не в этом. Оказывается, Дреа страдала от того, что усмотрела в поступке Рафаэля доказательство его равнодушия к ней, которое лишало ее надежды, что он когда-нибудь ее полюбит. Рафаэль мысленно сложил фрагменты мозаики и получил еще один удар под дых.

Последний удар окончательно его добил и вывел из игры. Дреа его любит.

У Рафаэля такое до сих пор не укладывалось в голове. Любовь не являлась условием их сделки. И вот тебе на. Она собиралась его оставить, поскольку поняла, что она ему не нужна. Киллер к ней даже не притронулся. Каким бы невероятным это ни казалось, у нее вроде бы нет причин лгать насчет этого: ведь он, Рафаэль, сам все это устроил, и ей нечего было от него скрывать. Поэтому Рафаэль, славившийся своей подозрительностью, обыскал пентхаус. Ни одна кровать в квартире не указывала на то, что ею воспользовались. Дреа была только что из душа, в ванной еще стояла сырость, одежда, которую она сняла, как всегда, валялась на полу, одно использованное полотенце было беспечно отброшено в сторону. Приходилось ей верить.

Рафаэль почувствовал себя обманутым: Дреа оказалась не той, какой он ее видел и к которой привык. Оказывается, она жила с ним не по расчету, не из-за денег, связей или еще каких-то меркантильных соображений, обычно привязывающих женщин вроде нее к мужчинам. Она с ним потому, что любит его. Рафаэль был растерян, разъярен и – черт возьми! – польщен. Правда, вместо этого он предпочел бы, чтобы все снова стало как раньше. Он не хотел, чтобы ее любовь как-то волновала его, но уже ничего не мог с этим поделать.

Его не должно заботить, съедет она с его квартиры или нет – найти ей замену не составит труда. Женщины сами возникали рядом, он их даже не искал. Однако мысль о том, что он может ее потерять, повергала его в панику. Он, Рафаэль Салинас, переживал из-за женщины! Смешно, ей-богу! И тем не менее факт оставался фактом: он не хотел ее терять. Он не хотел другую женщину. Ему нужна была только Дреа. Он хотел одевать и обувать ее, осыпать деньгами – пусть тратит, как ей заблагорассудится, – но больше всего ему хотелось, чтобы она его любила. Это и было самое смешное. Как нелепо, что любовь этой женщины вообще имела для него какое-то значение.

Уж не влюбился ли он, часом, в нее, думал Салинас, сидя в полутьме спальни. Нет, это невозможно. Но как еще тогда объяснить эту панику, это смятение, эту боль? Он давно уже – с детства – ни к кому и ни к чему не испытывал привязанности. Он вырос в самом бандитском районе Лос-Анджелеса и с тех пор прочно усвоил одну истину: твое хорошее отношение вполне может быть использовано против тебя. Так что пора кончать с этими мыслями, немедленно.

Но слишком бурным было это чувство, от него бешено колотилось сердце и захватывало дух. Рафаэль впервые за свою жизнь понял, отчего влюбленные совершают глупости. Странная смесь эйфории и ужаса действовала на него как какой-то неведомый наркотик, одна доза которого вызывала мгновенное привыкание: не успеешь уколоться, как уже хочется еще.

Он перевел взгляд на постель: Дреа зашевелилась. В груди Рафаэля засела тупая боль. Дреа перевернулась на другой бок и снова съежилась, подтянув ноги к груди, словно и во сне старалась защититься, стать еще меньше и незаметнее. А ведь она нуждается в нем, в Рафаэле Салинасе, думал Рафаэль, ей необходимо, чтобы он стоял между ней и миром, тем самым создавая у нее ощущение надежности. Такая, как она, милая и доверчивая глупышка, оставшись одна, мигом станет легкой добычей.

Но вот Дреа открыла глаза: то ли ее сон не был так уж крепок, то ли ее разбудил его пронзительный взгляд. С минуту она, кажется, не замечала сидящего в полумраке Рафаэля, затем, увидев приоткрытую дверь, удивленно заморгала. Протерев глаза, она наконец разглядела Рафаэля и тихо ойкнула. В ее все еще сиплом от слез голосе слышалась усталость.

Рафаэлю захотелось сделать то, чего он никогда в жизни не делал. Ни для кого. Ему захотелось приласкать ее. Раздевшись, скользнуть к ней под одеяло, крепко прижать ее к себе и зашептать на ухо какие-нибудь слова утешения, все, что угодно, лишь бы из ее глаз ушло это несчастное выражение – будто что-то в ней надломилось. Его останавливало одно – он не был уверен, что она его примет, – мысль, никогда прежде не посещавшая Рафаэля. Его гордость и самолюбие сегодня и без того порядком пострадали, оказаться ко всему прочему еще и отвергнутым не хотелось. Пожалуй, он рискнет это сделать завтра.

– Вот решил проведать тебя, – сказал Рафаэль, не повышая голоса и стараясь говорить будничным тоном, словно зайти проведать ее для него обычное дело.

– Я в порядке.

Но судя по ее голосу, это было неправдой. Ее голос звучал так, словно она совершенно пала духом и никогда больше даже тень улыбки не появится на ее губах.