Защита поручена Ульянову - Вениамин Константинович Шалагинов

отчет Ленина-адвоката за предшествующий год. Этот факт достаточно достоверен, но стряхнуть с папки пыль века минувшего и полюбопытствовать, какие в ней были защиты, невозможно. Отчета не найдено.

М. Сильвин, петербуржец, член марксистского кружка студентов-технологов, вспоминает, что в судах Владимир Ильич выступал чрезвычайно редко, по преимуществу с обязательными защитами.

И только.

Ни имени, ни живых наблюдений.

Чтобы приоткрыть завесу, исследователи обращаются к фигуре М. Волькенштейна (1861 - 1934), под бессменным патронатом которого Ленин проходил в Петербурге свое «присяжное помощничество». Этот чародей красноречия, говорят они, охотно хаживал по делам политического обвинения, досье по которым ему нередко готовил Ульянов. Следовательно, любая архивная папка с защитой Волькенштейна - это россыпь, обещающая находку. Дело, заметка уголовного хроникера, стихи Волькенштейна на визитной карточке, его письмо, отчет, набросок защитительной речи, - трудно сказать, где именно будет обнаружено первое указание на ленинское досье, только без Волькенштейна тут не обойтись.

Но отыщутся ли в хранилищах старины форменные сшивы дел с пометкой на бумажке № 1: «…пом. прис. пов, г. Ульянов о судебном заседании извещен», если известно, что архивы Петербургского окружного суда, совета присяжных поверенных, а с ними и личные дела Ульянова и Волькенштейна погибли в 1917 году во время пожара?

Отыщутся.

Утешает мысль: окружной суд - это еще не вся судебная организация Петербурга. Волькенштейн и его помощники могли вести дела и в других, как тогда говорили, судебных установлениях, таких, к примеру, как судебная палата округа, коммерческий суд, губернское присутствие, городские судьи.

Словом - в Ленинград.

Искать и искать.

Еще под Миньяром снег по-зимнему бил в ночные окна вагона. Но поезд стучал и стучал. Уфа, Абдулино. И вот - солнце во все небо…

Весна!

«Тут где-то Кинель, перепутье на Алакаевку, на хутор Ульяновых. Лес Муравельный, лес Гремячий…»

На пути в Ленинград я сойду в Куйбышеве, чтобы не спеша обойти ленинские места, потом Горький, прокуренная мансарда Никанорыча, в которой Ленин совещался с нижегородскими марксистами, потом Москва, библиотека Румянцевского музея (надежда заглянуть в регистрационную книгу прошлого века на странице с уникальным автографом: «26 августа. Владимир Ульянов, помощник присяжного поверенного. Б. Бронная, д. Иванова, кв. З») [18] и только потом - Ленинград.

Я называю это «путешествием по Ленину» - именно так, через Нижний и Москву, ехал он в августе 1893 года в Петербург из захолустной Самары. Идея этого путешествия - мое мальчишеское увлечение, ей почти сорок лет, и вот теперь, когда это уже не просто идея, я по-мальчишески взволнован от первых картин, первых впечатлений.

- Река Самарка, - негромко предупреждает проводник, позванивая посудой на подносе.

Все льнут к окнам.

Самарка-река обнаруживает себя не сразу - перед окнами бегут, забегают друг за друга старые ветлы, увешанные шапками грачиных гнезд, железная роща опор, сады, снова ветлы, и только за ними, полоской, а потом и широким рукавом, стремнина реки. И тотчас же перед глазами другая река в другое время, всплеск и вот этот озорной диалог:

К вам министры приезжали? Жали. Ваши нужды рассмотрели? Ели. Как же с вами поступили? Пили [19],

Говоря о простоте Ленина, М. Яснева вспоминает, что в самарские годы она часто его видела в синей ситцевой косоворотке, подпоясанной шнурком. Именно в этой косоворотке, в наброшенной поверх студенческой форменке и видится мне он из окна в лодке с друзьями-единомышленниками, пытающимися доказать, по выражению одного из них, что земля кругла: движение вниз по Волге сменяется движением по Усе и тоже вниз, потом снова по Волге и снова вниз, теперь уже с другой стороны Самары.

Жигулевская кругосветка.

Переволоки, Жигули, Ставрополь, Царевщина. Картины неприкрашенной русской жизни. Ленин и его друзья сводят знакомство с крестьянами Ерфплычем, Амосом Прокопьевичем, Князевым… Ночевка под хмурым небом возле утеса Стеньки Разина, рассказы мужиков о волжской вольнице…

Перед Куйбышевом проводник появляется в купе в непривычно торжественном наряде: черная фуражка колесом, сорочка цвета морской волны, китель с шевронами. Вернув билет, неожиданно спрашивает:

- Пишете диссертацию?

- Что вы…

- Если это насчет Самары, я мог бы… Я долго жил в этом городе…

Тянусь к записной книжке. На бумагу ложится маленькое и на первый взгляд странное сообщение проводника. В Куйбышеве живет дед, который видел Ленина еще совсем молодым человеком и не то шил ему сюртук, не то возил в окружной суд на пролетке. Фамилия? Ну, этого он, конечно, не помнит. Адрес? Не помнит и адреса.

Карандаш двигается нехотя.

- У него есть одна шикарная примета, - говорит проводник. - Борода. Очень похож старик на Толстого.

Искать в миллионном городе старого самарца по бороде Льва Толстого представлялось занятием долгим, да, пожалуй, и бесполезным. И все же я таил мысль выкроить для этого какое-то время и, наверное, выкроил бы, но… помешала находка. В архивах старой Самары всплыла папка - личное дело М. Волькенштейна.

2

Неполное четырехлетие «присяжного помощничества» молодой Ульянов проходил под патронатом двух защитников: в Самаре - это присяжный поверенный Андрей Николаевич Хардин, в Петербурге, как мы уже знаем, - присяжный поверенный Михаил Филиппович Волькенштейн. В 1924 году в «Пролетарской революции» называлось третье имя - Герард, адвокат Софьи Перовской, человек с «репутацией в высшей степени корректного судебного деятеля». Третье имя не подтвердилось.

Хардин. Брат Ленина Дмитрий вспоминает, что Владимир Ильич любил бывать у Хардина20, а по свидетельству Н. Самойлова, дискуссии, возникавшие в доме старого адвоката, были, очевидно, весьма интересны, так как много лет спустя, в начале девятисотых годов, ему «приходилось слышать от Хардина сожаление, что Ленин не пошел по пути цивилистики»21.

Хардину сняла лишь одна грань ленинского гения, в Ульянове он не угадывал Ленина, но и то, что видел в нем и ценил, делало его другом юного помощника.

В свое время существовало обыкновение дарить молодым защитникам этические книги. Француз на пороге адвокатского сословия получал трактат М. Молло «Правила адвокатской профессии во Франции», россиянин - книгу А. Маркова «Правила адвокатской профессии в России». В книжках подобного толка нередко встречалось утверждение: патрон и его помощник - одно лицо. То, что говорит и делает в суде помощник, - это говорит и делает сам патрон. Кажущийся демократизм этой громкой и пышной прокламации на деле означал безоговорочный диктат патрона. При случае он получал удобный повод подвергать сомнению и осуждению слова и мысли помощника.

Хардин строил свои отношения с молодой адвокатской порослью «не по правилам», прививая ей самую широкую самостоятельность. Резонно думать, что в тех пределах, которые были возможны по