Тайна трех государей - Дмитрий Миропольский

– Проект замка Павел Петрович разрабатывал сам, – рассказывал Мунин, – и современники терялись в догадках: что натолкнуло государя на такое странное архитектурное и планировочное решение? Вас, видимо, провезли по городу, и вы могли заметить, что ничего подобного в Петербурге нет. Раньше к замку прилегала ещё обширная застроенная территория, тянувшаяся вдоль Фонтанки в сторону Невского проспекта. В древности так выглядели монастыри или храмовые комплексы. Если посмотреть на главное здание с большой высоты – вы увидите квадрат с круглым двором посередине. Это тоже необычно и нефункционально. Странностей, связанных с замком, вообще было много. В высшем свете крепла молва о том, что император обезумел. Сейчас мы уже знаем, что эти сплетни распускали будущие цареубийцы. Но тогда к ним очень внимательно прислушивались.

– Павел торопился с постройкой замка, – рассказывал Мунин. – Новоселье справляли, когда ещё не просохла штукатурка. Попробуйте представить: за окнами трещит морозом петербургский февраль, а в комнатах сквозь пелену сырого тумана пробивается тусклый свет сальных свечей… Мрачная картина, способная погрузить в депрессию кого угодно. При закладке замка император сказал: «Здесь я родился, здесь и умру». В последнюю же ночь на пороге спальни он пророчески произнёс: «Чему быть – того не миновать». Жестоким убийством Павла Петровича окончилось царствование, которое историк Василий Ключевский называл самым блестящим выходом России на европейской сцене.

Через час-другой Одинцов увидал экскурсовода в служебной столовой и подсел к нему за столик. Тут они с Муниным и познакомились, и поговорили между борщом, спагетти болоньезе и компотом.

– Не знал, что Павел сам проектировал замок, – сказал Одинцов.

Мунин охотно подхватил близкую тему.

– Об этом редко рассказывают. Хотя у любого сооружения всегда есть заказчик. За свой счёт можно картину написать. И то даже великие художники спонсоров искали. А с архитекторами просто: их нанимают и командуют – где строить, что строить, как строить…

– …и на какие деньги, – добавил Одинцов. – Кто девушку ужинает, тот её и танцует?

Дворец императрицы Елизаветы Петровны.

Мунин согласился.

– Нюансы только в том, какую степень свободы заказчик оставляет автору, – сказал он. – А с замком всё ясно. Павел Петрович работал над проектом много лет, ещё не будучи императором. Перебрал больше десятка вариантов. Постоянно что-то уточнял, исправлял… Окончательный вариант надо было соблюсти в исключительной точности. Наверное, наш Баженов потому и увильнул: уж больно сложно. Проще отказаться, чем отвечать. А итальянец Бренна стал строить.

– Он внакладе не остался, – проявил осведомлённость Одинцов. – Я читал, как на этой стройке воровали, – аж дух захватывало! Деньги рекой, а материалов постоянно не хватало, всё втридорога… Ну и так далее. Хуже, чем сейчас. Бренна, конечно, тоже не за пуговицы работал. Но он всегда был кто? Скромный гастарбайтер на государевой службе. И вдруг после сдачи замка у него состояние огромное обнаружилось.

– Наверное, это российская традиция, – предположил историк. – Чем важнее стройка, тем отчаянней крадут. А для Павла Петровича важнее ничего не было, и он спешил невероятно. Другие стройки останавливал, мрамор со старого Исаакиевского собора велел для замка использовать… Спешил так, что при всём своём педантизме даже на воровство сквозь пальцы смотрел! Торопился построить замок во что бы то ни стало и как можно раньше. Интересно почему…

Мунин замолчал, глядя в тарелку.

– Павел сказал, что здесь родился, здесь и умрёт, – немного подождав, снова заговорил Одинцов. – Как это понимать? Он Петербург имел в виду? Тогда чего в этом примечательного?

Историк поднял глаза на Одинцова, неохотно отвлекаясь от своих мыслей и спагетти.

– Павел Петрович имел в виду именно это место, – для большей наглядности он дважды стукнул черенком вилки по столу. – Тут стоял дворец его бабушки, императрицы Елизаветы Петровны. Огромный деревянный дворец, в котором прошли детские годы Павла Петровича. Михайловский замок построили на его развалинах, на старом фундаменте. А вот почему это было настолько важно, я понять не могу…

Одинцов рассказал Вараксе о знакомстве с Муниным и добавил, что теперь понятна задумчивость историка: он как раз в это время заканчивал исследование для розенкрейцеров.

– А память у парня просто великолепная, – добавил Одинцов.

– Ну, память мы проверим, – пообещал Варакса, метнув очередной взгляд на спящего Мунина. – Такой он у тебя расписной весь, аж противно… Сам-то бумаги в папке смотрел?

– По диагонали.

– И что?

– Да ничего. В смысле про царей более-менее понятно. Картинки красивые. Но почему вдруг такой сыр-бор…

– Ладно, разберёмся, – Варакса потянул с журнального столика папку Мунина. – Давненько не брал я в руки шашек… Гостеприимство проявишь?

Одинцов отправился на кухню. Ночь впереди долгая, крепкий кофе будет в самый раз.

Работать надо на рабочем месте.

Салтаханов старательно соблюдал это правило: дверь кабинета была для него границей, за которой оставалось всё, что не связано с делом.

Однако до границы надо ещё добраться. Академия – в историческом центре города; бюро Интерпола – на другом берегу Невы, на Выборгской стороне. Обычно в машине Салтаханова погромыхивала какая-нибудь попсовая радиостанция. Но сейчас он полз по сутолоке вечерних пробок в тишине, обдумывая разговор с товарищем Третьим.

Кадровый офицер Салтаханов не удивился, что его вызвал к себе отставной генерал-общественник и приказал взяться за секретное расследование, связанное с двойным убийством.

Одна из хитростей Псурцева состояла в удобной схеме работы. Действующие сотрудники спецслужб получали деликатные задания по общественной линии. Формально их начальников это не касалось. В то же время осведомлённое начальство либо не мешало выполнять задания Псурцева, либо помогало – поскольку зачастую тоже имело отношение к Академии. А если и не имело, то чувствовало некоторую связь между своим положением и успехами подчинённого-академика: с безопасностью нации шутки плохи.

Ясно, почему Псурцев использовал новичка: ему нужен человек со стороны, интересы которого не связаны с личной местью, а взгляд не замылен. Расчётливый генерал выбрал энергичного и честолюбивого кавказца, уже проверенного в нескольких простых делах и теперь получившего шанс из разряда «или грудь в крестах, или голова в кустах». Так что ближайшая перспектива для Салтаханова – по-любому дырки: или в парадном кителе – под орден и новые звёзды на погонах, или…

Впрочем, вероятность второго или Салтаханов не рассматривал. Прозрачный намёк Псурцева – мол, офицер должен либо справиться с поставленной задачей, либо умереть, – он воспринял как ритуал и дань обычаю, не более того. «Двухсотые», о которых генерал объявил для начала разговора, Салтаханова тоже не напугали. Скорее поручение показалось ему странным. Что это за вводные? Какие-то детали отсутствующего документа, составленного пропавшим автором, могут представлять интерес для неизвестного противника…