Душа - Татьяна Брукс

Тут добрый Эйнштейн еще раз погладил её по голове, улыбнулся, наклонился и поцеловал в лоб так, как она всегда мечтала, чтобы её поцеловала бабушка, а потом, вдруг нахмурившись, схватил её на плечо и стал трясти…

Надя открыла глаза и увидела перед собой милиционера. Он совсем не был похож на Эйнштейна. Простоватое круглое лицо. Короткая стрижка, милицейский головной убор.

«Ну вот… сейчас в тюрьму посадят…»

Милиционер, увидев, что девушка проснулась, приставил руку к козырьку и представился:

— Старший лейтенант Малёваный. А у вас, гражданочка, документики есть? Куда следуем?

— Никуда не следуем, — Надя терла сонные глаза и пыталась сконцентрироваться на лице милиционера. — Документы? Да… есть паспорт… только он дома… — она с ужасом вспомнила, что, уходя из дома, даже и не подумала о том, что надо бы захватить с собой документы.

— А где у нас дом?

— А… нигде, пока….

— Тогда, дамочка, следуйте за мной, расскажете, что такое с вами произошло. Кстати, как ваше имя-отчество?

— Надя… Ярош Надежда Андреевна…

— Хорошо, Ярош Надежда Андреевна, пойдемте.

— Вы меня в тюрьму, да? — испуганно спросила Надя.

— А что, есть за что? — лукаво посмотрел на нее капитан.

От этой «лукавости» Надю немного отпустило. Ей не был противен или страшен этот, пусть не совсем молодой, но и не совсем старый милиционер. Она даже подумала: «Может, он мне поможет?»

И он помог. Добрый старлей с украинской фамилией Малёваный работал в привокзальном линейном отделении милиции не первый год и был тут начальником. Работой своей не то чтобы гордился, но считал её необходимой и относился к людям с уважением, которое ему с детства привили родители. Выходец из сельской интеллигенции (родители его были учителями в сельской школе), он был прост и трудолюбив.

Наде повезло. После того как она, опустив глаза «долу», рассказала ему всё, что с ней произошло, не забыв упомянуть о том, что, во-первых, никогда в жизни не вернётся домой, а во-вторых, ничего не будет писать на насильников. Все уже совершилось, а она совсем не хочет стать посмешищем для всего города и принести еще больший позор своим бабушке и деду, легче умереть. Ей и в голову не пришло, что уж большего позора, чем то, что её, изнасилованную и истерзанную четырьмя пьяными взрослыми бугаями, не показали врачу, а, как шкодливого котенка, вышвырнули в никуда, быть уже не может. Она много думала об этом. И еще о том, как она оказалась в канаве. Кто её туда «бросил»? Тамара? Знала ли она, что с ней должно было произойти, когда уходила за хлебом или нет? Уж как-то странно она смотрела на Надю, когда разговаривала с отцом. Об этом страшно было думать, но она всё-таки не могла выбросить эти мысли из своей юной головки и склонялась к тому, что все-таки знала.

Малёваный даже обрадовался, что Надя не собирается подавать на пьяниц-насильников. Зачем ему лишняя головная боль? У него и так много работы. Доложив по уставу, решил сделать один звонок неуставной:

— Седьмой участок, участковый Поликарпов. Слушаю вас, — ответила трубка.

— Сереж. Привет. Малёваный. Я тут девочку одну подобрал на вокзале. Лет шестнадцати… Нет, не похоже… Нет… не пьяная… но… изнасилованная твоими…

— Черт! Она что, написала заявление? Почему тебе?

— Нет. Заявление писать не хочет. Но я прошу тебя, проверь адрес: переулок Котовского, 27. Уж больно девчушку жалко. Молоденькая совсем.

— Ё-пе-ре-се-те! Опять старый Хандусь! Насильник хренов. Я думал, у него не стоит уж давно.

— Да их там четверо было…

— Сколько!? Ладно, Толь, спасибо. Наведаюсь. С девочкой-то хоть все нормально?

— Ну, не знаю… вряд-ли… Пока определю её в больницу. Позже разберёмся.

Больница, в которую определил её старший лейтенант, была областного значения. Большое многоэтажное здание. Каждое отделение занимает целый этаж. Вообще-то она была для людей, которые приезжали сюда из других районов области, но Малёваный, несмотря на то, что у Нади даже не было документов, силой своей власти определил Надю к «областному светиле» гинекологии — профессору Бондаренко Игорю Вениаминовичу. Отделение находилось на шестом этаже девятиэтажного здания. Надю доставили туда на каталке, настолько слаба она была.

На этот раз ей ни с кем знакомиться и даже разговаривать не хотелось. Свернувшись калачиком под больничным одеялом, она плакала, оградившись от всего мира, вот уже третьи сутки подряд. Во время обходов врачей позволяла осмотреть своё растерзанное тело, а потом опять начинала тихонько, чтобы никого не потревожить, скулить.

За это время девушку осмотрели все возможные врачи-специалисты и сделали необходимые назначения. Сочувствующие медсёстры делали уколы, заставляли глотать таблетки. Самые щедрые даже приносили угощение. Надя выполняла всё с равнодушной отрешённостью. Ела, пила. Тело её шло на выздоровление, а вот Душе было совсем худо.

Девушка не спала. Не могла. Она всё время думала и плакала, плакала и думала. И даже укол снотворного не смог заставить её отключиться.

Вечером третьего дня Надю навестил Анатолий Малёваный.

— Здравствуй, Надя. А я принес тебе привет от твоих… — он деликатно не назвал родственников, опасаясь, что это опять вызовет у девочки приступ слёз.

Но Надя даже не пошевелилась. Она продолжала лежать на спине, уставившись в белый больничный потолок открытыми, но ничего не видящими глазами.

— Надюш. Они очень сожалеют, что не сдержались и так поступили с тобой. Они были очень расстроены. Твои бабушка и дедушка хотят, чтобы ты вернулась. Вот, Мария Ивановна тут тебе передачку собрала, супчик, котлетки… ты же любишь котлеты? Они там, в коридоре… Ждут… Поговорить хотят…

Надя не шевелилась. Казалось, она даже не замечает, что кто-то обращается к ней, что кто-то ещё находится в этой палате, кроме неё. Но это было не так. Каждое произнесенное старшим лейтенантом слово противным скрежетом ржавого ключа, открывающим давно забытый замок двери, ведущей в потайную комнату души, отзывалось в девушке, и её, словно пружину, сжимало все туже и туже.