Воскресшие боги (Леонардо да Винчи) - Дмитрий Мережковский

Луна закатилась. С огородов, окружавших дом Леонардо в предместии Милана между крепостью и монастырем Мария делле Грацие, повеяло запахом овощей и трав — мелиссы, мяты, укропа. В гнезде над окном защебетали ласточки. В сажалке утки брызгались и весело крякали.

Пламя свечи померкло. Рядом, в мастерской, послышались голоса учеников.

Их было двое — Джованни Бельтраффио и Андреа Салаино. Джованни срисовывал анатомический слепок, сидя перед прибором для изучения перспективы — четырехугольной деревянной рамой с веревочной сеткой, которая соответствовала такой же сетке из пересекавшихся линий на бумаге рисовальщика.

Салаино накладывал алебастр на липовую доску для картины. Это был красивый мальчик с невинными глазами и белокурыми локонами, баловень учителя, который писал с него ангелов.

— Как вы думаете, Андреа, — спросил Бельтраффио, — скоро ли мессер Леонардо кончит машину?

— А Бог его знает, — ответил Салаино, насвистывая песенку и поправляя атласные, шитые серебром, отвороты новых башмаков. — В прошлом году два месяца просидел, и ничего не вышло, кроме смеха. Этот косолапый медведь Зороастро пожелал лететь, во что бы то ни стало. Учитель его отговаривал, но тот заупрямился. И представь, взобрался-таки чудак на крышу, обмотал себя по всему телу связанными, как четки, бычачьими да свиными пузырями, чтобы не разбиться, если упадет, — поднял крылья и сначала вспорхнул, ветром его понесло, что ли, а потом сорвался, полетел вверх ногами — и прямо в навозную кучу. Мягко было, не расшибся, а только все пузыри на нем сразу лопнули, и такой был гром, как от пушечного выстрела, — даже галки на соседней колокольне испугались и улетели. А новый-то наш Икар ногами болтает в воздухе, вылезть не может из навозной кучи!

В мастерскую вошел третий ученик Чезаре да Сесто, человек уже немолодой, с болезненным желчным лицом, с умными и злыми глазами. В одной руке держал он кусок хлеба с ломтем ветчины, в другой — стакан вина.

— Тьфу, кислятина! — плюнул он, поморщившись. — И ветчина, как подошва. Удивляюсь: жалованья две тысячи дукатов в год — и кормит людей такою дрянью!

— Вы бы из другого бочонка, что под лестницей, в чулане, — молвил Салаино.

— Пробовал. Еще хуже. Что это у тебя, опять обновка? — посмотрел Чезаре на щегольской берет Салаино из пунцового бархата. — Ну и хозяйство у нас, нечего сказать. Собачья жизнь! На кухне второй месяц свежего окорока не могут купить. Марко божится, что у самого мастера ни гроша — все на эти крылья окаянные просаживает, в черном теле держит всех, — а деньги-то, вот они где! Любимчиков задаривает! Бархатные шапочки! И как тебе не стыдно, Андреа, от чужих людей подачки принимать? Ведь мессер Леонардо тебе не отец, не брат, и ты уже не маленький…

— Чезаре, — сказал Джованни, чтобы переменить разговор, — намедни вы обещали мне объяснить одно правило перспективы, помните? Учителя мы, видно, не дождемся. Он так занят машиною…

— Да, братцы, погодите, — ужо все в трубу вылетим с этой машиною, чтобы черт ее побрал! А, впрочем, не одно, так другое. Помню, однажды, среди работы над Тайной Вечерей, мастер вдруг увлекся изобретением новой машины для приготовления миланской червеллаты — белой колбасы из мозгов. И голова апостола Иакова Старшего так и осталась неоконченной, ожидая совершенства колбасного крошила. Лучшую из своих Мадонн забросил он в угол, пока изобретал самовращающийся вертел, чтобы равномерно жарить каплунов и поросят. А это великое открытие щелока из куриного помета для стирки белья! Верите ли, — нет такой глупости, которой бы мессер Леонардо не предался с восторгом, только бы отделаться от живописи!

Лицо Чезаре передернулось судорогою, тонкие губы сложились в злую усмешку.

— И зачем только Бог дает таким людям талант! — прибавил он тихо и яростно.

А Леонардо все еще сидел, согнувшись над рабочим столом.

Ласточка влетела в открытое окно и закружилась в комнате, задевая о потолок и стены; наконец попала в крыло летательного прибора, как в западню, и запуталась в сетке веревочных сухожилий своими маленькими живыми крыльями.

Леонардо подошел, освободил пленницу, бережно, так, чтобы не причинить ей боли, взял в руку, поцеловал в шелковисто-черную головку и пустил в окно.

Ласточка взвилась и потонула в небе с радостным криком.

— Как легко, как просто! — подумал он, проводив ее завистливым, печальным взором. Потом с брезгливым чувством взглянул на свою машину, на мрачный остов исполинской летучей мыши.

Человек, спавший на полу, проснулся.

Это был помощник Леонардо, искусный флорентинский механик и кузнец, по имени Зороастро, или Астро да Перетола.

Он вскочил, протирая свой единственный глаз: другой — вытек от искры, попавшей в него из пылающего горна во время работы. Неуклюжий великан, с детским простодушным лицом, вечно покрытым сажей и копотью, походил на одноглазого циклопа.

— Проспал! — воскликнул кузнец, в отчаянии хватаясь за голову. — Черт меня побери! — Эх, мастер, как же вы не разбудили? Торопился, думал, к вечеру и левое кончу, чтобы завтра утром лететь…

— Хорошо сделал, что выспался, — молвил Леонардо. — Все равно крылья не годятся.

— Как? Опять не годятся? Ну, нет, мессере, воля ваша, а я этой машины переделывать не стану. Сколько денег, сколько труда! И опять все прахом пойдет! Чего же еще? Чтоб на этаких крыльях да не полететь! Не только человека — слона подымут! Вот увидите, мастер. Дозвольте разок попытаться — ну, хоть над водой, — если упаду, только выкупаюсь, я ведь плаваю, как рыба, ни за что не утону!

Он сложил руки с умоляющим видом.

Леонардо покачал головой.

— Потерпи, друг. Все будет в свое время. Потом…

— Потом! — простонал кузнец, чуть не плача. — Отчего же не теперь? Право же, ну вот, как Бог свят, — полечу!

— Не полетишь, Астро. Тут математика.

— Так я и знал! Ну ее ко всем дьяволам, вашу математику! Только смущает. Сколько лет корпим! Душа изныла. Каждый глупый комар, моль, муха, прости Господи, поганая, навозная, и та летает, а люди, как черви, ползают. Разве это не обида? И чего ждать? Ведь вот они, крылья! Все готово, — кажется, взял бы, благословясь, взмахнул да и полетел, — только меня и видели!

Вдруг он что-то вспомнил, и лицо его просияло.

— Мастер, а, мастер? Что я тебе скажу. Сон-то я какой видел сегодня. Удивительный!

— Опять летал?

— Да. И ведь как! Ты только послушай. Стою будто бы среди толпы в незнакомой горнице. Все на меня смотрят, пальцами указывают, смеются. Ну, думаю, если теперь не полечу — плохо. Подскочил, руками замахал изо всей мочи и стал подыматься. Сперва трудно, словно гора на плечах. А потом все легче да легче, — взвился, едва головой о потолок не стукнулся. И все кричат: смотрите, смотрите — полетел! Я прямо в окно, и все выше да выше, под самое небо, — только ветер в ушах свистит, и весело мне, смеюсь: почему, думаю, прежде не умел летать. Разучился, что ли? Ведь вот как просто! И никакой машины не надо!