Райские птицы из прошлого века - Екатерина Лесина

– А Булгин во что верил?

– В деньги.

И Тамара открыла книгу. Она вдруг разом потеряла всякий интерес к происходящему, и Саломее не осталось ничего, кроме как уйти.

Тамару назвали в честь бабушки по отцовской линии.

– Тамарой будет. Царицей! – сказал Герман, и матушка его согласилась. Она, уже постаревшая, сумела-таки сохранить осанку и девичью стройность фигуры. Седые волосы Тамара Игоревна зачесывала гладко, скручивая куколь и закрепляя его рожками заколок.

Девочке она заплетала косу, повязывая огромные пышные банты, хотя если бы кто спросил Марию Петровну, она бы сказала, что банты – сущее барство. Тем паче кому такую красоту показывать? Томка часто и подолгу болела, росла диковатой и особого, упрямого норову. Когда что-то было не по ней, Томка не кричала, как делала Танька, но замолкала, поджимала губы и смотрела на мать круглыми коровьими глазами. От взглядов этих Марии Петровне становилось жутко, и, жуть скрывая, она кидалась в крик, а когда и лупила. Потом жалела, гладила, целовала… свое же, родное, хоть бы какое.

Читать Томка выучилась рано, еще до школы. Считала бегло, а к третьему классу с легкостью перемножала в уме двухзначные цифры. Но во всем остальном оставалась прежней – диковатой, необщительной. Держась наособицу, она будто бы наблюдала за людьми, не делая различий меж ними.

– Люди – разные, – говорила ей бабушка, заплетая очередную косу. – Но хотят одного.

– Чего?

– Быть счастливыми. У всех есть желания. Маленькие и большие. И всякий раз, когда желание появляется, человек себе говорит: вот если у меня будет… то я обязательно стану.

– А он не станет?

Бабушкины пальцы разнимали прядки аккуратно, не дергая и не вытягивая до боли, как это случалось с мамой.

– Нет. За первым желанием появится другое. Потом третье. И так до бесконечности. Остается краткий миг радости между желаниями. Его-то и путают со счастьем. Счастье же – понятие безусловное.

– Это как?

– Это так, что ты или счастлив, или нет. И никакие «если» тебе не нужны.

Ленту выбрали синюю, с тонкой серебряной нитью по краю.

– И нельзя сделать другого счастливым? – Тома сидела смирно и спину держала, ей хотелось радовать бабушку.

– Можно исполнить желание. И тогда человек сделает для тебя все.

– Все-все?

– Совершенно верно.

Этот разговор, как и прочие секретные разговоры, прочно засел в Томкиной голове. Теперь она глядела на людей сквозь призму их желаний, порой угадывая, порой – нет. Проще всего было с Танькой. Ее желания обретались на страницах глянцевых журналов, которые Танька крала из библиотеки, а потом, вырезав нужные страницы, подкидывала. Они жили и в маминой косметичке, в шкафу, кутаясь в искусственные шелка платьев и шарфов. Они читались в глазах и Танькином отражении.

– Ты такая красивая! – сказала как-то Томка, пробуя догадку на вкус.

– Ага!

– А я вот нет… – Томка вздохнула, а по Танькиному лицу скользнула улыбка.

– Ну что ты! Вот подрастешь… хочешь шарфик примерить? Его вот бантом можно, а лучше просто обернуть, чтоб свободно был. Вот так… И еще волосы надо зачесать. Косички – это для маленьких. А мы завьем… на бигуди… или вот лучше…

Танька с радостью завивала, заплетала, переплетала, выпрямляла. Делала волной или каскадом, выкладывая крупные, ломкие кудри и прихватывая цементным лаком. Тома терпела.

– У тебя лицо сложное, – сказала она, сдаваясь. И оглянулась на зеркало. Собственное Танькино лицо было совершенно в той мере, чтобы всецело удовлетворять Танькиным желаниям.

Нет, Танька не хотела быть самой красивой, она хотела быть самой-самой.

У нее получалось.

Мисс класса. Мисс школы. Золотая медаль. Первое место на городской олимпиаде по географии. Первое место на областной олимпиаде… первое…

Грамоты за вторые места Татьяна выбрасывала, а Томочка всякий раз уговаривала не делать этого, потому что она, Томочка, совсем не такая умная, как Танька, и ей даже второго места не занять…

На самом деле она давно и прочно заняла второе место и в семье, и в Танькиной жизни, а после и сама поверила, что это место создано для Тамары. Быть в тени удобно, хотя порой утомительно.

Но всегда – безопасно.

Разбудили Тамару голуби.

Ах, как нежно они ворковали. Они уговаривали, ласкали, кланялись, распахивая веера крыльев. Сизые перья вдруг расцветали нежной зеленью, переливчивой лазурью и драгоценным розовым перламутром. Птицы были живыми, но будто разрисованными всеми цветами акварели.

Уж не закат ли тому виной?

Тамара заснула? Точно заснула. Она лежала на лавке, под колючим одеялом шиповника. Медвяный аромат его баюкал, пели колыбельную сверчки, и только голуби звали проснуться.

– Ах, ах, ах… – вздыхала голубка, кокетливо отворачиваясь.

– Да, да, да… – повторял голубь, подходя к ней. Он выставлял то одну, то другую ногу в перьевом венчике, поворачивался боком и хвостом, раздувал зоб, становясь огромным.

– Ты, ты, ты… – подпевал паре голубиный хор.

Птицы сидели на крыше, далеко, но в то же время близко, белыми мазками выделяясь на ночном убранстве дома.

– Кыш, – нерешительно сказала Тамара.

Почему ее не искали? Ни мама, ни Василий, никто… наверное, Тома слишком долго жила в тени, вот тенью и стала. Обидно. Танькино отсутствие сразу заметили бы.

– Да, да, – выдохнул голубь и замер, уставившись на Тамару круглым красным глазом.

– Я тебя не боюсь, – Тома опустила руку, коснулась холодной влажной травы. Книга лежала ничком, впитывая страницами сырость и давленую зелень, набухая, готовясь заплакать черными типографскими слезами. – Я тебя не боюсь.

– Ух! – фыркнула голубка, расправляя крылья. Она взлетела с места, оглушительно хлопая, и хлопанье это подняло стаю, потянуло в дымно-красные небеса, в которых расплавлялся солнечный диск. Голуби – черные точки, грязь на небе, всполошенные голоса и рвущиеся перья, которые сыпались на землю, в полете становясь дождем.

Горячие капли его пробили одежду и волосы, потекли по шее и забрались в лифчик.

Томочка, забыв про книгу, кинулась к дому. Она бежала и бежала, но дом становился все дальше. Он точно отползал, кружил на месте, подсовывая грязные дорожки, ягодные кусты и деревянные арки с плющом. В ушах звенело, и сквозь звон проникало лишь хлопанье голубиных крыльев.

– Беги, беги! Лети! К нам! К нам!

– Отпустите! – взвизгнула Тамара, поскальзываясь на траве. Она упала на куст жимолости, и острые веточки пропороли блузку, впились в тело, словно желая насадить Тамару на вертел. – Отпустите!