На поверхности - Серена Акероид

В моей новой жизни, если честно, большинство вещей было такими, но не такими грязными, как он.

Что касается остальной части моей жизни, моя бабушка всегда старалась найти для нас жилье, где был бы проточный водоем, и мы редко переезжали с места на место, так что я ценила это.

Мейеры были похожи на многих приемных родителей — брали детей ради дополнительного пособия. Но я их не винила. Они не были жестокими, как другие приемные семьи, в которых я жила, и не скупились на еду и заботу. У них была больная дочь, лекарства которой стоили целое состояние, и они нуждались в любой помощи, которую могли получить. Мейеры были намного лучше, чем моя последняя приемная семья, Эмма хорошо кормила меня и другого приемного ребенка, следила за тем, чтобы мы с Кенни были хорошо одеты, и в целом заботилась о нас.

Я не расстраивалась по поводу ее незаинтересованности во мне. Как я могла? Я навещала Луизу, проверяла ее и помогала, когда не была занята учебой. Ее аура тоже «говорила» со мной, и на этот раз я не могла ее игнорировать, потому что она, казалось, занимала всю комнату, заползая в углы, проникая сквозь стены, и то, что она сообщала, было плохим.

Мне не нужно было смотреть в медицинские документы, чтобы сказать, что Луиза не задержится долго в этом мире. Как бы Эмма ни экономила на всем, чтобы купить медикаменты, сколько бы дополнительных смен ни брал Джон, лекарства не работали.

На мой взгляд, этот дар совсем не был подарком. Знание таких вещей в лучшем случае было неудобным, а в худшем — жестоким.

Знать, что Луиза скоро умрет, независимо от того, что ее любили родители, независимо от того, что они убивали себя, чтобы сохранить ей жизнь? Это было неправильно. Очень неправильно.

Но тогда многое в этом мире было неправильным.

Я не должна была потерять папу из-за несчастного случая с лошадью. А мама? Ей не следовало сдаваться и кончать с собой из-за его потери.

Меня всегда это возмущало, но бабушка сказала, что мой отец был маминым Единственным.

Как Адам был моим.

Моим единственным.

Только моим.

Эта мысль ошеломила меня, и я остановилась, — долгая прогулка до дома могла немного подождать, — чтобы посмотреть на ярко-голубое небо. Прямо как аура Адама до тех пор, пока он не заговорил о Каине и нотка печали не проникла в его настроение, изменив ее.

Мейеры жили на границе хорошей и плохой части города. Городской бассейн, где я занималась, находился в плохой части, поэтому я всегда торопилась побыстрее пройти первую половину пути и чувствовала себя более расслабленно во второй.

Я всегда втягивала голову в плечи, когда шла по Лоуренсу. Разбитые машины были нередким явлением. Часто краем глаза я замечала, как торгуют наркотиками, и всегда старалась идти быстрее, опустив глаза.

По мере того, как я подходила к дому Мейеров, облезлые одноэтажные дома, стоявшие вдоль дорог в первой половине моего пути, постепенно сменялись добротными коттеджами. С лужайками, которые косили каждую неделю, с детскими игрушками, валяющимися во дворе, и с газетами, которые раз в день разносчик бросал на крыльцо.

Дом Мейеров был таким местом.

У Мейеров был самый респектабельный дом, в котором я когда-либо жила. Подойдя к нему, я посмотрела на аккуратно выкрашенную вагонку, крышу без протечек и аккуратно подстриженные живые изгороди, обрамлявшие участок с двух сторон, и задумалась над иронией судьбы.

Если бы Луиза не заболела, попала бы я сюда?

Если бы мой отец не умер, впихнули бы меня в систему после смерти моей бабушки?

Именно все это привело к моей встрече с Адамом?

«Особенные» были редкостью. Такие люди выходили за рамки экстраординарности, но в моем роду они были. Кинкейды были цыганами в двенадцати поколениях, и я была первой, кто нарушил эту традицию.

Адам был полной противоположностью цыгана. Гадже — он был американским звездным мальчиком с яркой белозубой улыбкой, достойной рекламы зубной пасты, и телом, созданным для спорта. От этого он казался еще прекраснее. (Прим.: словом «гадже» цыгане, или ромы, называют всех не цыган).

И «прекрасный» не было преувеличением.

Я не могла понять, как они могли быть близнецами, потому что если коснуться сути, то Каин не был прекрасным. Может быть, для других и был, но не для меня.

Адам был легким.

Чистым.

Я не сомневалась, что он не был чистым в библейском смысле. Но его душа? Она была хороша.

Мое сердце переполнилось, когда я подумала о нем, и когда вошла в дом, то увидела, что Эмма, склонив голову набок, смотрит на меня со странной улыбкой на лице.

— Ты выглядишь иначе.

Мои глаза округлились, а когда мы встретились взглядами, щеки мгновенно залило румянцем. Я увидела печаль Эммы, хотя она не сказала ни слова, и поняла, что у Луизы снова не было улучшения. Опустив глаза вниз, я пробормотала:

— Правда?

Я чувствовала, как Эмма взглядом скользит по мне, пытаясь понять, почему я выгляжу иначе. Насколько я знала, внешне ничего не изменилось, чтобы она могла догадаться, что сегодня утром произошло кое-что необычное.

— Ты выглядишь… — Бросив на Эмму быстрый взгляд, я была удивлена ее искренней улыбкой. — Счастливой. Хорошо провела время в бассейне?

Меня немного огорчило то, что, оказывается, я все время хожу с несчастным выражением лица, но была рада, что сейчас выглядела счастливой. Рада, что это заставило улыбнуться Эмму, потому что у нее было достаточно горя из-за болезни Луизы.

— Было здорово, — призналась я. — Теперь у бассейна достаточно средств, чтобы починить крышу. Сенатору удалось получить крупное пожертвование.

Улыбка Эммы стала шире, и она, окунув руки в мыльную воду, вымыла несколько тарелок, лежавших в раковине.

— Это прекрасные новости. Не знаю, чем бы ты занималась все свободное время, если бы не могла ходить в этот бассейн.

Перспектива была ужасающей.

— Я тоже. — Дрожь, охватившая меня, не была притворной.

К счастью, государственный психотерапевт, которого я посещала, посчитал мое время в бассейне дополнительной терапией, так что я могла без проблем часами оставаться в общественном центре, пока выполняла все свои обязанности и не отставала от учебы. В моей жизни не было ничего, кроме книг и бассейна, так что, конечно, ни то, ни другое не было проблемой.

Мысль о том, что в моей жизни теперь есть что-то еще, — кто-то, — заставила мое сердце ёкнуть.

Зайдя на кухню, я положила свой рюкзак на стол. Это была небольшая комната, оклеенная яркими желтыми узорчатыми обоями, делавшими кухню, выходящую на север, намного ярче. На стенах висели старомодные темно-коричневые шкафы, а прямо посередине стоял стол из того же гарнитура, который Эмма содержала в чистоте и порядке. Чуть дальше находилась прачечная комната. Решив уклониться от этого разговора, я порылась в рюкзаке, достала мокрый купальник из полиэтиленового пакета, и отнесла его туда. Как всегда, набралось много стирки.