История Средневекового мира. От Константина до первых Крестовых походов - Сьюзен Уайс Бауэр

Как только Юлиан воцарился в Константинополе, стало ясно, что его христианское воспитание оказалось бесполезно. Несколько лет он поддерживал переписку с известным учителем риторики Либанием, который наставлял его в изучении греческой литературы и философии, и большую часть своей сознательной жизни новый император испытывал симпатию к старой римской религии.

Сейчас же Юлиан открыто объявил себя противником христианства. Он заявил, что его крещение было «кошмаром», который ему хотелось бы забыть. Он повелел открыть старые храмы, многие из которых были закрыты во времена правления христианских императоров. Также он постановил, что христиане не могут преподавать литературу, а поскольку знание литературы было необходимо государственным чиновникам, это гарантировало получение римскими государственными мужами сугубо римского обучения.1

Кроме того, это означало, что христиане Римской империи не могут получить полноценного образования. Большинство христиан отказалось отдавать своих детей в школы, где их учили бы по канонам римской античной религии. Вместо этого христианские писатели начали пытаться создать собственную литературу, которую можно было бы использовать в школах. По словам А.А. Васильева, они «переложили псалмы в некое подобие од Пиндара, Пятикнижие Моисея изложили гекзаметром, Евангелие представили в виде диалогов наподобие Платона».2

Большинство этих произведений было столь низкого качества, что их забывали почти сразу; до наших дней их сохранилось очень мало.

Это было очень странное преследование: судя по нему, у Юлиана было много общего с его современниками из династии Гуптов – царями, с которыми он никогда не встречался. Юлиан был консерватором. Он мечтал возродить славное прошлое страны, хотел начертить четкую границу между всем римским и не-римским. Вследствие решения Константина объединить империю на принципе веры, а не гордого самооознания «римского гражданства» это различие стало исчезающе тонким. Юлиан хотел вернуть его. Он хотел восстановить стену римской цивилизации, оградившись ею не только от христиан, но и от всех чужаков. «Ты хорошо знаешь, – писал ему Либаний в 358 году, – что тот, кто уничтожит нашу литературу, поставит нас в один ряд с варварами». Иметь свою литературу означало иметь прошлое. Не иметь прошлого означало быть варваром. По мнению Юлиана, христиане были варварами и атеистами; у них не было своей литературы, и они не верили в римских богов.3

Юлиан понимал, что старая римская религия нуждается в обновлении, если хочет соперничать с объединяющей силой христианской церкви. И он разработал две стратегии. В первую очередь он позаимствовал из христианства наиболее полезные для римской религии элементы. Он изучил иерархию христианской церкви, которая была хорошо приспособлена для руководства разбросанной паствой, и реорганизовал римское жречество аналогичным образом. Кроме того, он приказал священнослужителям вести обряды поклонения римским богам по популярному христианскому образцу, включив в старые римские ритуалы обращения к приходу (аналогичные проповедям) и пение. Еще никогда поклонение Юпитеру не было так похоже на поклонение Христу.

Вторая часть его стратегии была более тонкой: он позволил вернуться всем христианским священникам, отлученным от церкви из-за того, что во время никейско-арианских дебатов они выбрали не ту сторону. Он знал, что христианские теологи не смогут договориться. Естественно, вскоре разгорелись нешуточные теологические споры. То была обратная сторона методов Константина. Юлиан воспользовался способностью христианства разделять, а не его объединяющей силой.4

Персидская кампания

За всё это он заслужил имя «Юлиан Отступник».

По иронии судьбы, восстанавливая старое понимание «римского», он оказался вынужден по политическим причинам дать варварам те же привилегии, что были у римлян. Не в состоянии вести войну одновременно с Шапуром на востоке и натиском германцев на севере, он был вынужден позволить германским племенам франков поселиться в северной Галлии на правах федератов – римских союзников со многими правами римских граждан.

Устранив франкскую угрозу, Юлиан начал персидскую кампанию. В 363 году он выступил на восток во главе восьмидесяти пяти тысяч солдат – не только римлян, но и готов (германское племя, бывшее федератами Рима со времен правления Константина), и арабов, жаждущих отомстить Шапуру за свои выбитые плечи. Также он взял с собой в поход традиционных прорицателей и греческих философов – вместо священников и полевого храма, как в своё время хотел Константин. Эти две группировки осложняли поход тем, что вступили в ссору друг с другом: предсказатели видели дурные предзнаменования и считали, что армия должна отступить, философы же считали такие суеверия нелогичными.5

На границе с Персией Юлиан разделил войско и послал тридцать тысяч солдат вдоль Тигра, сам же во главе оставшейся армии отправился по Евфрату на судах, построенных в римских владениях на берегах реки и отправленных вниз по течению. Обе части армии должны были встретиться в Ктесифоне – столице Персии, лежавшей на восточном берегу Тигра чуть южнее Багдада, и зажать персов клешнями.

Согласно Аммиану, римский флот представлял собой грандиозное зрелище: пятьдесят боевых галер и тысяча транспортных кораблей с запасами пищи и судостроительными материалами. Шапур, предупрежденный о размере подступающей армии, из предосторожности оставил столицу. Когда туда прибыл Юлиан, царя в городе не было. Армии перебросили мосты на восточный берег Тигра и всё же осадили Ктесифон.

Осада длилась долго. Тем временем Шапур, находясь в безопасности далеко от места боевых действий, начал собирать войска по самым дальним окраинам своего царства. В итоге он вернулся, чтобы сразиться с берущей верх армией. Юлиан был вынужден отступить вверх по течению Тигра, отвоевывая себе путь назад и пытаясь сохранить своих людей живыми, в то время как персы жгли все поля и дома на их пути.

Отступление длилось всю весну. Началось лето, а римские солдаты всё еще не добрались до своих границ. Они страдали от голода и ран, постоянно подвергаясь атакам персов. Однажды в июне, во время очередного нападения персов из засады, Юлиан был пронзен персидским копьем в нижнюю часть живота. Его отнесли в лагерь, и там он медленно истек кровью и умер. Он оказался в числе тех трех римских императоров, кто погиб на поле брани с чужеземным противником.[17]

Аммиан Марцеллин, находившийся в армии, описывает его смерть как красивую классическую сцену: Юлиан, смирившись со своей судьбой, до самой смерти вёл тихую беседу о «благородстве души» с двумя философами. Христианский же историк Феодорит настаивает на том, что Юлиан умер в агонии, слишком поздно осознав силу Христа и воскликнув: «Ты победил, галилеянин!»6