Свекруха - Надежда Нелидова

Татьяна, мощно, поршнеобразно задвигала бёдрами в толстых лыжных штанах, затопотала к коляске. Тревожиться, спасать, беречь, заботиться. Перетекать в сосуд по имени Ребёнок.

Безусловно, в этом мире присутствовало что-то. Что-то сверхъестественное, непостижимое. Изредка до Анны доносилось слабое эхо, отголоски неких подающихся лично ей знаков, сигналов – которых, увы, ей не дано было расшифровать. С тем же успехом можно перед букашкой развивать философию Ницше или теорему Штейнера.

Вот, к примеру. На телеэкране мечущаяся фурией по своей навороченной кухне Юля Высоцкая бросалась к духовке, где грозил подгореть её экзотический завтрак, со словами: «Не дай бог!» Одновременно в открытую дверь балкона доносился со двора голос соседки, заботливо напутствующей мужа: «Не дай бог, нажрёшься, паразит!» Анна смотрела телевизор одним глазом, одновременно просматривая газету. Тотчас глаза выхватывали строчку: «…Спортсменка Дарья Недайбог…»

Зачем, почему? Колоритная казацкая фамилия – и не такие встречаются, но… Какое странное, настораживающее тройное совпадение!

Или сын собирался куда-то и кричал: «Мам, где ключ?» В ту же секунду голос в телевизоре жизнерадостно восклицал: «Ключ от всех запоров!» – а едва Анна переключала канал, там начинался фильм «Ключ без права передачи». Ключ от чего, от каких тайн без права передачи вручался не ведающей Анне? Совпадения, совпадения – не слишком ли их много?

На кухне у Анны висели часы с мигающими изумрудными циферками. И вот что она заметила. Она редко на них взглядывала, но стоило поднять на них нечаянно глаза – почти всегда они показывали одно и то же время. 22. 22. Что за тайная сила заставляла её оглянуться именно в этот момент? О чём тщетно предупреждало букашку Анну роковое число?

Когда переезжали на новую квартиру, зеленоглазые часы сломались. Но был компьютер с указателем времени на панели. В первый же вечер Анна скосила на него глаза. 22. 22… Чтобы не напрягаться, заклеила пластырем правый нижний угол экрана.

Каждый человек сдаёт два главных экзамена в жизни. Первый: отношение к престарелым родителям, чтобы после их ухода не мучила совесть. Второй: воспитание детей, чтобы самим уйти со спокойной душой, оставив их самостоятельными в этой жизни.

С первым испытанием – на родителей – Анна, прямо скажем, не справилась, сдала на «двойку». Поздно исправлять: экзаменатор не подкупен, и переэкзаменовки не будет. Второй экзамен на грани провала.

Сын не от мира сего: бледный, болезненный, нежный как девушка. Под умными большими глазами синева. Между бровями, как у старичка, глубокая страдальческая морщина. Начиная отстаивать свою точку зрения, задыхается от волнения. Абсолютно не способен к общению с людьми, а значит – к жизни. Мучительно, отчаянно чувствует себя превосходством и ничтожеством одновременно. Я царь – я раб, я Бог – я червь.

В отрочестве даже в тридцатиградусную жару носил глухую чёрную одежду. Безымянный палец украсил грубым серебряным кольцом с гравировкой «Обручён со смертью». Отрастил волосы до колен, после обрился наголо, после снова отрастил, уже короче.

А потом встретился с Алёной – вернее, с её мамой. Алёна-то была самой обычной, простенькой, пустенькой девочкой. Для жены самое то. Работала продавцом в ларьке «Соки-воды».

И когда начинались затяжные осенние дожди, она сидела в своём окошке, сонно застывшая, как Царевна Несмеяна, как бабочка в анабиозе. О чём грезила гладкая девичья головка: о знойном ли июле, когда она блистала феей оживлённой летней улицы? О том, как была центром солнечной улицы, жаждущей толпы, комплиментов?

А сейчас впереди нескончаемая вьюжная зима, выдувающая из укромных уголков, умертвляющая, накалывающая трепетных бабочек на острые белые снежные иглы…

Восемь месяцев в году в их северном городе Алёна с пасмурным личиком пребывала в своём сезонном оцепенении – не спала и не бодрствовала. Вообще, придраться в невестке было не к чему: не зла, не ленива, не дурна… Не, не, не. Ни то, ни сё. Ни рыба, ни мясо. Ни богу свечка, ни чёрту кочерга.

Это Алёна. Зато её мама… Мама Алёны была верующим человеком. И не со времён перестройки, когда повальная мода «на веру» обуяла всеми – а с самого детства. Анна хорошо представляла, что бедняжке пришлось перенести.

У маленькой Анны в классе тоже училась верующая девочка. Она претерпевала жестокие гонения за нательный крестик на шнурке и платок, которым всегда покрывала волосы.

Её сторонились, над ней смеялись, обзывали «старушонка» и «богомолка». Дёргали, щипали, дразнили, что от неё пахнет нафталином и ладаном. С ней никто не хотел сидеть за одной партой, как с прокажённой. Разумеется, её не принимали ни в октябрята, ни в пионеры, ни в комсомол. Учителя отводили от неё глаза, как от чего-то неприличного и дурно пахнущего.

Отличница Анна, чистенькая, румяная, с тугими косичками, в отутюженном красном галстучке, – со смесью ужаса, жалости, недоумения, любопытства и брезгливости глядела на эту девочку.

Это тогда. Сегодня она страстно завидовала верующим. Как просто, ясно, чисто им живётся, имея в душе Его могучую поддержку. Всегда можно молитвой напитать и облегчить душу. Всегда есть на что опереться.

Самой Анне не на что было опереться в её свободном парении, в долгом падении под названием «жизнь». На всю жизнь ей была сделана мощная прививка атеизма.

У Алёны и сына родилась дочка. Иногда молодые шли в кино или в кафе, оставляя ребёнка то у одной, то у другой бабушки. Анна укачивала малышку, разглядывала крошечное, с копеечку, личико.

Из их с сыном породы ну ничего: хоть бы носик или бровки, или пальчики. И забеременела Алёна странно: познакомилась с сыном в июне, а в июле – здрасте вам – врачи ставят трёхмесячную беременность.

У Анны подруга работала в лаборатории, где делают тест на ДНК. На это нынче тоже установилась повальная мода.

– Ну и чего мучаешься? – сказала подруга. – Устроим анализ вполцены. Ноу проблем.

И устроила. Анна выжидала подходящий момент, обдумывая, как сообщить сыну, что ребёнок не от него.

Известно: дочку растишь для себя. Сына – для двух чужих женщин: жены и тёщи. Хотя какие чужие. Для сына в последнее время стали роднее Анны.

Особенно мама Алёны. С ней по телефону он может говорить то негромко, то страстно, часами, расхаживая по комнате. О сокровенном, о духовном, о толковании молитв, о сомнениях и искушениях. С Анной разговаривает минуты. Да и то, кратко, отрывисто ответит на её расспросы: что поел, как спал, одевайся сегодня теплей – продует.

Оба тяготятся разговором, с трудом подбирают слова и смущённо, комкано, с облегчением прощаются. Отметились для приличия – и ладно. Анна заботится о теле сына, тёща – о душе.

Анне кажется, в сыне вера развивают комплекс вечной вины. Перед собой, перед Богом, перед людьми, перед женой. Она не выдерживала, вступала со сватьей в идейный диспут.